Блуждающий разум - Алексей Калугин

Там, где люди едят и пьют, сидя за столиками, возле них не покрутишься, как в магазине. Тим же мог спокойно войти в зал, остановиться возле столика, занятого гостями, или даже сесть, если имелся свободный стул, и спокойно слушать, о чем они говорят. Иногда, забавы ради, он даже таскал что-нибудь со стола – наколотый на шпажку кусочек красной рыбы с оливкой или тарталетку с салатом, – но делал он это чрезвычайно осторожно и аккуратно, чтобы у гостей не возникло ни малейших подозрений. При этом в голову Тима постоянно закрадывалась одна и та же мысль: что подумали бы эти люди, сидящие за столом, если бы вдруг увидели, как с тарелки исчезает еда? Подходящими казались два варианта ответа: человек-невидимка либо нечисть какая-то. Во что проще поверить современному человеку? В безумного гения, открывшего способ делать предметы невидимыми, или в домового, таскающего еду к себе в кильдым? По здравому размышлению выходило, что рационально мыслить человек не способен. Ну, то есть не то чтобы вообще не способен, а предпочитает попусту не использовать эту свою уникальную способность. Вот и получается, что нынешний человек куда суевернее своих предтеч исключительно в силу лености духовной. Оттого ему и в лешего или домового поверить проще, чем с многомерностью пространства разобраться. На фиг ему эта многомерность сдалась, ежели он даже в трех измерениях путается, а с четвертым так и вовсе сладить не может?

У Тима было время как следует все это обдумать, поскольку разговоры, что он слушал, как правило, были невообразимо скучны и однообразны. Гости говорили о спорте, о бабах, о своих зарплатах, о начальниках, снова о бабах, о новых налогах, которыми они были недовольны, о новых судьбоносных решениях спин-протектора, которые они горячо одобряли, и снова о бабах. Иногда – о политике, в том смысле как они ее понимали. Политика же в их представлении имела такой же мифологизированный, густо замешанный на суевериях, дико примитивный характер, как и все мироустройство в целом. Наслушавшись таких разговоров, Тим ничуть не удивился бы, узнав, к примеру, что эти люди уверены, что Солнце вращается вокруг Земли. А то и вовсе считают, что Земля плоская. Так им было проще воспринимать действительность. И не нужно было думать о том, о чем думать не хотелось.

Ежедневные походы в деревню были бы невыносимо скучны, если бы в ожидании гостей Игнат не учил Тима всяким интересным штукам. Игнат, он, вообще-то, был парень неплохой. Он только поначалу покрасовался перед Тимом, изображая из себя эдакого бывалого бойца сопротивления. А потом, убедившись в том, что Тим не собирается покушаться на его авторитет, успокоился и расслабился.

Между делом Игнат учил Тима разным премудростям и хитростям, на первый взгляд вроде бы и незначительным, но служившим отличным подспорьем даже тому, кто владел уникальными способностями воплощенного альтера. Игнат показывал Тиму, как следует подойти к человеку, чтобы самому при этом остаться незамеченным, как отвлечь внимание того, за кем ты наблюдаешь, как по одежде и манере держать себя определить род занятия незнакомца и даже уровень его образования. Игнат объяснил Тиму, как тренировать память, чтобы не упускать из вида любую мелочь, которая в конечном итоге могла оказаться вовсе даже и не мелочью. Картинка, которую тебе нужно было запомнить, должна была отпечатываться в памяти, как фотография, чтобы потом в нужный момент ее можно было достать и внимательно рассмотреть. Игнат научил Тима, как вести разговор с незнакомцем, если он первым заговорит с тобой или тебе самому вдруг понадобится получить от него какую-то информацию. Разумеется, можно было использовать телепатию. Но можно было и без нее обойтись. Нужно было всего лишь использовать определенные слова, выполняющие роль маркеров, вызывающих у человека неосознанную, но вполне предсказуемую ответную реакцию. Игнат называл эту методику «принципом собаки Павлова». Собака слышит звонок – и в ее желудке начинает вырабатываться желудочный сок, словно ее уже кормят. Человек слышит слово «лимон» – и его рот наполняется слюной, как будто он действительно лизнул дольку лимона. Проблема заключалась только в том, что реакция разных людей на одно и то же слово могла оказаться прямо противоположной. Одному слово «цветы» напоминало о лете, другому – о первой любви, третьему – об ушедшей юности и упущенных возможностях. Поэтому, работая по «принципу собаки Павлова», нельзя было использовать готовые шаблоны. Каждый раз нужно было заново подбирать систему слов-маркеров.

А еще Игнат учил Тима открывать любые замки с помощью простейшего набора отмычек, сделанных из подручных материалов. Эти упражнения Тиму нравились больше всего, потому что в них вообще не использовались уникальные навыки альтера. Чтобы вскрыть замок, требовались не суперспособности, а чуткие пальцы и ловкие руки, умение как бы «видеть» замок изнутри и немножко везения.

Вечерами, когда Тим с Игнатом возвращались в поселок, Димон, а то и сам Соломон внимательно выслушивали их отчет. Хотя рассказывать было почти не о чем. За все то время, что Тим с Игнатом наблюдали за деревней, они не заметили ничего подозрительного. Никто не проявлял особого интереса к поселку в лесу. Никто не пытался что-то выяснить о нем, не задавал необычных вопросов. Все было как всегда. Кто-то приезжал, чтобы навестить знакомых или родственников. Кто-то тормозил, увидев с дороги вывески магазинов, шашлычных или мастерских. Ничто не вызывало подозрений. Но почему-то это не успокаивало Соломона, а, наоборот, делало его еще более задумчивым и сумрачным. Как будто отсутствие плохих новостей как раз и было для него самой дурной вестью.

Три раза в неделю Димон учил Тима джемить видеокамеры. В остальные дни Тим тренировался самостоятельно. Димон почему-то считал это умение чрезвычайно важным и требовал, чтобы Тим довел его до совершенства.

Тим работал не покладая рук. Даже во сне он продолжал вскрывать замки и джемить камеры.

Отец посматривал на Тима с неодобрением. Ему не очень-то нравилось то, что парень отдалялся от семьи. Но, поскольку Юфтан дал Соломону разрешение на то, чтобы Тим начал работать в группе Димона, ему оставалось лишь приглядывать за тем, чтобы с парнем не случилось ничего дурного. Тим чувствовал, как порой отец осторожно зондирует его память. Он хотел быть уверенным в том, что сын не затевает никаких глупостей. Но на этот счет он мог быть спокоен – Тим и сам еще не знал, к чему его готовят.

Мастера нельзя заставлять ждать.

Шарков быстро сменил легкие мокасины на ботинки на меху, натянул свитер с широким воротом, красную парку, схватил в кулак шерстяную вязаную шапку и выбежал за дверь. Быстрым шагом прошел он по галерее вдоль ряда комнат, спускаясь по широкой лестнице с мраморными перилами, натянул на голову шапку и подогнул край и уже обычным, размеренным шагом вышел в просторную прихожую перед центральным входом.

Мастер уже ждал его на крыльце. Он стоял на очищенной от снега каменной ступени, рассматривая несколько стертые черты беломраморного льва, возложившего тяжелую переднюю лапу на большой серый шар. Одет он был не по-зимнему легко, если не сказать более, легкомысленно: голубые джинсы, синие полукеды и ветровка из плотной ткани грязно-болотного цвета, на молнии, застегнутой чуть выше середины груди. Вокруг шеи небрежно обернут оранжевый шарф, один конец которого спрятан за пазуху, а другой перекинут через левое плечо.