Слепой стреляет без промаха - Андрей Воронин

Под звуки музыки Глебу виделись странные картины, он вспоминал свое детство, вспоминал своих друзей, одноклассников, видел лица погибших товарищей. Видел перед собой своих друзей, тех, кого уже не было в живых. Он подумал:

«Как странно! Родившиеся в один год люди умирают в разное время Это странно и, наверное, несправедливо. Видно, действительно, это счастье – прожить долгую жизнь с любимой женщиной. И умереть в один день»

И Глеб увидел перед собой лицо Ирины Быстрицкой, увидел ее глаза, ощутил на своих губах прикосновение ее пальцев "Надо будет сделать все, чтобы Ирина и ее дочь были счастливы Надо сделать все, чтобы мы все вместе были счастливы. Может быть, надо отказаться от этой жизни и начать все сначала. Бросить все, уехать, забыть о том, что было. Жить настоящим, любить друг друга, принадлежать друг другу и умереть в один день.

Чтобы потом никому не было горько, чтобы никто не ощутил утраты"

Отставив чашку с кофе, Глеб взял широкий граненый стакан с коньяком, одним глотком осушил его. Тепло разлилось по телу, а голова вдруг стала абсолютно ясной. Мысли больше не путались, все видения исчезли.

И Глеб принялся анализировать поведение Сергея Соловьева.

Когда «волга» полковника Соловьева остановилась во дворе дома в Лаврушинском переулке, Бортеневский, его жена и три телохранителя стремглав бросились вниз. Бортеневский подбежал к машине, рванул на себя дверцу.

Девочка с радостным криком бросилась на руки к отцу. Бортеневский ощупывал ребенка, ласкал, прикасался пальцами к глазам, к белесым волосикам и шептал:

– Доченька, доченька, ты себя хорошо чувствуешь?

– Да, папочка.

– Хорошая моя.

Бортеневский прижал ребенка к груди.

– Дай же. Дай же мне, – со слезами на глазах шептала жена и тянула руки к дочери.

Девчушка увидела мать и потянулась к ней.

– Мамочка, мамочка, как давно я тебя не видела.

– Родная моя, здравствуй, доченька.

Казалось, слезам не будет конца, они бежали по щекам Анжелы, и она ничуть их не стеснялась. Сейчас она была самой обыкновенной женщиной. Исчезла ее надменность, холодность, сейчас она не выглядела красавицей. Она была обыкновенной женщиной, но самой счастливой на всем свете. А то, что она чувствовала себя самой счастливой в Москве, это уже точно. Даже на лицах суровых телохранителей было какое-то смущенное выражение. Но они не забывали пристально поглядывать по сторонам, прикрывая собой хозяина, его жену и дочь.

– В дом. Идите же в дом, – сказал строго и уверенно полковник Соловьев.

Все тут же направились к подъезду.

– Как я счастлив! Спасибо вам, Сергей Васильевич, – Бортеневский жал крепкую руку полковника Соловьева. – Вы даже не можете представить, что сделали.

Соловьев пожал плечами.

– Это было сделать не очень-то легко.

– Да-да, я понимаю, Сергей Васильевич. Все затраты я компенсирую. Я отблагодарю вас за это по-царски. Я очень богатый человек, – счастливо и растроганно шептал банкир.

– Хорошо, об этом мы еще поговорим.

Один из телохранителей закрыл входную дверь подъезда и опрометью бросился наверх. Затем закрылась дверь квартиры. Сейчас все чувствовали себя в безопасности. Анжела наслаждалась радостью встречи с дочерью.

– У тебя ничего не болит? А где это ты так перепачкалась? Что это у тебя?

Ссадина, синяк! О, Боже! Смотри, смотри, Альфред, у нее ссадина. Сейчас же надо прижечь йодом.

– Да успокойся ты, дорогая.

– Как же я могу успокоиться? Видишь, они мучили нашего ребенка.

Полковник Соловьев стоял, прислонясь спиной к стене, наблюдая за идиллией, царившей в квартире Бортеневских. Анжела была вне себя от радости, она без умолку щебетала, охала, ахала, хохотала. А девочка взволнованно рассказывала:

– А знаете, дядя Федор стрелял! Там было такое, такое! Как в кино. Помнишь, папа, мама, помнишь, мы смотрели кино, и там один дядя всех застрелил. Всех до единого.

– Доченька, успокойся, не волнуйся, – Бортеневский взял девочку на руки. – Мы сейчас с тобой поговорим.

Он опустил девочку на пол, взял за руку и увлек в свой кабинет.

Соловьев направился следом за Бортеневским. Там Альфред Иннокентьевич усадил девочку на стул, опустился перед ней на колени, строго взглянул в глаза.

– Ты уже большая девочка, – сказал он.

– Да, мне почти семь лет, – ответила девочка.

– Так вот, послушай меня. Ты никому и никогда не должна ничего рассказывать. Ясно?

– Почему?

– Так надо Когда подрастешь, я тебе все объясню. А сейчас запомни никому не рассказывай о том, что с тобой произошло.

– Даже тебе и маме? – спросила девочка – Даже мне и маме, – сказал Бортеневский и взглянул на Соловьева.

Тот утвердительно кивнул головой – А как вы думаете, Сергей Васильевич, она не слишком взволнована? Может быть, у нее нервный срыв?

Соловьев абсолютно раскованно улыбнулся.

– Да нет, что вы, Альфред Иннокентьевич, ребенок прекрасно себя чувствует.

Она уже давным-давно успокоилась Это вы с Анжелой на грани нервного срыва, а с ней все в порядке. Правда? – Соловьев подошел и положил свою ладонь на плечо девочке.

– Да, правда, – спокойно ответила та и улыбнулась полковнику.

Ее улыбка была наивной и искренней.

– Вообще, я хочу искупаться и лечь спать, – она взглянула на отца.

Тот засуетился.

– Анжела, Анжела! Девочку нужно выкупать и уложить спать.

– Вначале я ее накормлю, – голос Жанны был полон заботы. – Сейчас, я уже готовлю ужин.

Девочка побежала на кухню к матери. Соловьев закрыл дверь кабинета.

– Ну вот, Альфред Иннокентьевич, все и закончилось.

– Да, слава Богу. Теперь они мне не страшны.

– Нет, напрасно вы так думаете, – Соловьев хрустнул пальцами и уселся в вертящееся кресло, в котором только что сидела дочь Бортеневского. – Они вас не оставят в покое. Пока у них есть хоть малейший шанс оказывать на вас давление, они вас не оставят.

– Но у них нет теперь никаких козырей.

– Они попытаются вас пугать.

– Это бессмысленно, – гордо вскинув голову, выкрикнул Бортеневский. – Бессмысленно! Я пошлю их к черту.

Лицо банкира, казалось, было преисполнено честности и гордости, преисполнено чувством собственного достоинства. Полковник Соловьев взглянул на банкира немного скептично и усмехнулся.