10 минут 38 секунд в этом странном мире - Элиф Шафак

На окне замерли капли влаги. Она дотронулась до одной кончиком пальца, подержала секунду и отпустила, наблюдая за тем, как капля покатилась вниз. Где-то внутри пульсировала боль, но в какой части тела, определить было сложно.

– Не звони нам больше, – сказал он. – А если позвонишь, мы скажем оператору, что не станем принимать звонок. У нас нет дочери по имени Лэйла. Ты не заслужила этого имени – Лэйла Афифа Камила.

Когда Лейлу впервые арестовали и засунули в фургончик к нескольким другим женщинам, она сжала ладони вместе и сосредоточилась на кусочке неба, видневшемся между прутьями оконной решетки. Еще хуже, чем с ними обращались в полицейском участке, обычно оказывался последующий осмотр в венерологической больнице Стамбула – месте, которое она посещала регулярно в течение многих лет. Ей выдали новое удостоверение, на котором аккуратными колонками были написаны даты ее осмотров. Если бы она пропустила хотя бы один, ее тут же задержали бы. И тогда пришлось бы провести остаток ночи в тюрьме, а затем вернуться во все ту же больницу и снова сдать анализ на те же заболевания.

Туда-сюда – из полицейского участка в больницу, а потом обратно.

Шлюшкин пинг-понг – так называли это проститутки.

Во время вот такого визита в больницу Лейла познакомилась с женщиной, которая стала ее первым лучшим другом в Стамбуле. Юная и тонкая африканка по имени Джамиля. У нее были круглые и до невероятности яркие глаза с полупрозрачными веками и волосы, стянутые в кукурузные рядки, ее запястья казались до ужаса тонкими, к тому же они были испещрены красными отметинами, которые она пыталась скрыть с помощью многочисленных браслетов. Джамиля была иностранкой и, как все иностранки, носила с собой ауру далеких земель. До этого они виделись много раз, но никогда не говорили друг другу ничего, кроме приветствий. Однако к тому времени Лейла уже выучила, что женщины, пойманные в разных уголках города – и местные, и не местные, – принадлежали к племенам невидимок. Членам различных племен общаться было не положено.

Каждый раз, когда они обе попадали на осмотр, девушки садились на скамьи, стоявшие по всей длине коридора, в котором так разило антисептиком, что привкус его ощущался даже во рту. Турецкие проститутки сидели по одну сторону коридора, а иностранки – по другую. Поскольку женщин вызывали в кабинет для осмотра по одной, ждать приходилось невыносимо долго. Зимой они засовывали ладони под мышки и разговаривали вполголоса – берегли энергию на предстоящий день. Это отделение больницы, которого старались избегать другие пациенты и персонал, никогда нормально не отапливалось. Летом женщины могли лениво разваливаться, ковырять болячки, убивать комаров, жаловаться на жару. Они снимали туфли, массировали усталые ноги, и в воздух проникал слабый характерный запах, становившийся все интенсивнее. Иногда кто-нибудь из турецких проституток отпускал резкое замечание в адрес врачей, сестер или кого-нибудь на противоположной скамье, в адрес иностранок, захватчиц, и поднимался хохот – правда, совсем недобрый. В таком тесном помещении враждебность возникала и начинала перемещаться со скоростью электрического разряда, но и исчезала она тоже мгновенно. Местные особенно недолюбливали африканок, которых обвиняли в том, что они отнимают у турчанок работу.

В тот вечер Лейла посмотрела на юную чернокожую женщину, сидевшую напротив нее, и ничего чуждого в ней не заметила. Вместо этого она увидела ее плетеный браслет и вспомнила свой – тот, что потеряла. Женщина пришила этот талисман к внутренней стороне своего кардигана. Вспомнив обо всех талисманах, которые ничуть ей не помогли, Лейла отметила про себя, как чернокожая прижимает к груди рюкзачок – словно ее вот-вот выкинут отсюда, пусть даже и не из страны, а в ее манере поведения она узнала себя и уже привычное одиночество.

У Лейлы возникло странное чувство, что с таким же успехом она могла бы смотреть на свое собственное отражение.

– У тебя красивый браслет. – Лейла указала на него подбородком.

Медленно, почти незаметно другая женщина подняла голову и направила на Лейлу свой прямой взгляд. Пусть она ничего не ответила, однако выражение ее лица осталось спокойным, что заставило Лейлу продолжить разговор.

– У меня был почти такой же, – подавшись вперед, произнесла Лейла. – Я потеряла его, когда приехала в Стамбул.

В коридоре повисла тишина, и одна из местных проституток выдала непристойный комментарий, другие захихикали. Лейла, уже начавшая жалеть, что заговорила с темнокожей, опустила глаза и погрузилась в собственные мысли.

– Я сама делаю… – проговорила женщина, когда уже все решили, что она никогда не откроет рта. Она говорила протяжным вымученным шепотом, немного хрипловатым, и на ломаном турецком. – Для всех разные.

– Ты выбираешь цвет для каждого в отдельности? – заинтересовавшись, спросила Лейла. – Здорово! А как ты понимаешь, какой надо выбрать?

– Смотрю.

С тех пор во время каждой новой встречи они перебрасывались всего несколькими словами, делились какой-нибудь мелочью, когда слов не хватало, пустоты заполняли жесты. А потом, как-то днем, спустя месяцы после их первого разговора, Джамиля потянулась к соседке с противоположной скамьи, словно ломая невидимую стену, и опустила что-то очень легкое Лейле в ладонь.

Это был плетеный браслет – сиренево-голубой, вересковый и темно-вишневый в оттенках пурпурного.

– Это мне? – тихо спросила Лейла.

– Да, твои цвета, – кивнула темнокожая.

Джамиля, женщина, способная заглядывать в человеческие души, замечая в них то, что ей было нужно, так открывала людям свое сердце.

Джамиля – одна из пяти.

Джамиля родилась в Сомали в семье отца-мусульманина и матери-христианки. Раннее детство она провела в блаженной свободе, хотя осознала это лишь спустя много лет, когда уже повзрослела. Как-то мама сказала ей, что детство – большая синяя волна, поднимающая тебя вверх, несущая вперед, но исчезающая из виду, как только ты начинаешь думать, что так будет всегда. За ней нельзя побежать, и вернуть ее тоже нельзя. Однако, прежде чем исчезнуть, волна оставляет тебе подарок на берегу – раковину рапаны. У нее внутри хранятся звуки детства. И даже теперь, если закрыть глаза и внимательно прислушаться, Джамиля могла уловить эти звуки: хохот младших братьев и сестер, папины слова, когда он нарушил пост и съел три финика, пение мамы, которая готовила еду, треск вечернего костра, шорох листов акации, стоявшей неподалеку от дома…

Могадишо, Белая жемчужина Индийского океана. Под ясным небом приходилось прикрывать рукой глаза, чтобы увидеть чуть в стороне ветхие жилища, их присутствие столь же случайно, сколь наличие земли и коряг, из которых их выстроили. Тогда бедность ее не беспокоила. Целыми днями ничего не происходило, а мечты были столь же легкими и сладкими, как мед, который она намазывала на свою лепешку. А потом мама, ее обожаемая мама умерла от рака после долгого мучительного увядания – оно, правда, ни разу, до самого конца, не затуманило ее улыбки. Ее отец, теперь превратившийся в тень человека, что был раньше, остался один с пятью детьми и был не готов к этому грузу. Его лицо потемнело, а потом то же случилось и с его сердцем. Старейшины семейства заставили его жениться снова – в этот раз на представительнице их религии.