Ритуал тьмы - Кристоф Хардебуш

— Гристо, Гристо, — хрипло прошептала она.

Волк вновь завыл, а женщина смежила веки, и по ее щекам покатились слезы.

Колони, 1816 год

Никколо проснулся от чудовищной жажды. Вокруг было темно. Где же он находится? Очевидно, он в кровати, но не в Ареццо и не в Коппе, с ужасом понял юноша. И тут он все вспомнил. Алкоголь, опиум и стихотворение… Байрона и Шелли. Да, Никколо по-прежнему на вилле Диодати. И пить хотелось так, будто он пешком пересек пустыню. Юноша зашарил правой рукой по столику, стоявшему у кровати, и наконец нащупал спички и лампу Свет ударил в глаза, и Никколо, прищурившись, поднялся. «О Господи, я же улегся в постель полностью одетым! Представляю себе, как будут смотреться завтра мои брюки и рубашка». Но прежде чем разбираться с этой проблемой, нужно было срочно найти воду. Никколо зашатало, и он ухватился за изголовье кровати. Набравшись сил, Вивиани решил спуститься на кухню и найти графин с водой.

Каменный пол холодил босые ноги. Никколо проклинал себя за то, что вышел из комнаты без лампы. Днем коридоры казались просторными и удобными, но сейчас в темноте скрывалось множество препятствий, о которые юноша все время спотыкался, боясь, что вот-вот уронит какую-нибудь вазу или бюст и переполошит весь дом.

В окна лился слабый свет луны, но от этого коридор, казалось, еще больше погружался в тень. Лунный свет был вовсе не серебристым, как его любят описывать поэты, а молочно- белым и каким-то густым. В одной из комнат горела лампа, но Никколо не знал, кому принадлежат эти покои.

Юноша испуганно вздрогнул — до него донесся хриплый гортанный смех. От неожиданности у него перехватило дыхание, он замер на месте. Дверь открылась. Никколо вжался в стену между комодом и декоративной колонной. В дверном проеме показались двое. В первом Никколо узнал Байрона. Кудрявые волосы поэта растрепались. Байрон наклонился ко второй фигуре и поцеловал ее в губы.

Никколо затаил дыхание, испугавшись, что сейчас его заметят. Тихо пробормотав что-то, Байрон передал стоявшему рядом подсвечник — и тут Никколо понял, что это был тот самый мальчик из деревни, который прислуживал им за ужином.

Сердце бешено заколотилось. Юноша взмолился небесам о том, чтобы Байрон его не заметил. Он уже не мог сдерживать дыхание, легкие жгло огнем, но Никколо не решался вздохнуть.

Мальчик шел по коридору, а пламя свечи освещало светлый круг на полу. Задумчиво глядя ему вслед, Байрон перевязал халат и пригладил волосы. Наконец слуга скрылся за поворотом, и Никколо подумал, что лорд сейчас вернется в свою комнату, но Байрон повернулся к нему.

— Тебя это шокирует? — На губах поэта играла насмешливая улыбка.

Глубоко вздохнув, Никколо вышел из своего укрытия. Он так и не нашелся, что сказать, и потому лишь молча покачал головой.

Байрон повернул голову. На его лицо падали тени, но Никколо чувствовал на себе его взгляд. Юноше казалось, что Байрон может заглянуть в его душу, в само сердце, и увидеть все его тревоги и заботы, увидеть слабость его человеческой природы.

— Я этого не планировал, честно говоря, но если такой очаровательный семнадцатилетний мальчонка проявляет к тебе внимание… что уж тут было поделать?

Этот вопрос явно не требовал ответа, и Никколо предпочел промолчать. Лорд медленно, походкой хищника, приблизился к нему. Шелковый халат зашуршал — Байрон поднял руку и ухватил юношу за подбородок, поворачивая его голову к себе.

— В твоих жилах течет гордая кровь твоей отчизны, Никколо, ты потомок Энея, и в облике твоем видна красота Афродиты.

— Спасибо, милорд, — пролепетал Вивиани.

— Кто еще сомневается в том, что сыновья Ромула вновь обретут свободу, пускай тот узрит огонь, пылающий в твоих глазах, и в этом огне увидит отблески подвигов, совершенных твоими предками, и предвестие тех славных деяний, что твоему народу еще предстоят.

Внезапно Байрон опустил руку. Он стоял в полуметре от Никколо, и юноша чувствовал его близость, ощущал его крепкий мужской запах. Окончательно смутившись, Вивиани сглотнул.

— Я хочу у тебя кое-что спросить, Никколо. Ты любишь Валентину? Или ты просто испытываешь к ней страсть, как я вожделею этого мальчика?

— Я люблю ее. Она моя Элоиза, — на этот раз Вивиани ответил, не раздумывая.

— Я завидую тебе. Но позволь мне дать тебе один совет. Любовь дарит лишь боль, пускай ты и не понимаешь этого в минуты страсти. А брак? Просто еще одно название для Чистилища, вот только страдаешь не после смерти, а еще при жизни. Любовь в браке не становится чище, в чем бы тебя ни пытались убедить эти гарпии. В этом отношении Шелли прав.

Байрон замолчал, и они еще пару мгновений простояли так, глядя друг на друга. Никколо вся эта ситуация казалась нереальной, будто он на самом деле спит и все это ему снится.

— Но ведь ты сам всего пару часов назад помогал мне писать стих для Валентины, — заметил Вивиани. — К чему все эти строки, как не для того, чтобы покорить ее сердце?

Словно смутившись своей откровенности, лорд тихо рассмеялся.

— Наверное, ты думаешь, что я несу какую-то чушь, — не дожидаясь ответа, Байрон повернулся и махнул рукой в сторону своей комнаты. Его профиль напоминал Никколо портреты, висевшие на стенах в особняке Вивиани. — Что ж, я удаляюсь. Доброй ночи.

Больше ничего не сказав, Байрон скрылся за дверью, оставив Никколо в коридоре. И юноша все стоял и никак не мог понять, что же он сейчас чувствует. В его груди разгорелось странное желание, и Вивиани едва удержался от того, чтобы не постучать в эту дверь и не попросить впустить его.

Коппе, 1816 год

Людовико нерешительно покрутил сигару в руках. Он шагал по узкой улице — на самом деле, единственной улице Коппе. Повинуясь инстинкту, вампир держался поближе к домам, стараясь спрятаться под навесами магазинов и защититься от дождя, но сейчас он мало внимания уделял тому, что творится вокруг, полностью погрузившись в свои мысли. Люди инквизиции прибыли в Швейцарию из-за него, в этом не было никаких сомнений. Исходя из опыта, он не склонен был недооценивать своих врагов — слишком часто приходилось ему видеть, как те, кто не верил в решимость Ватикана, расплачивались за это. Не успокаивало Людовико и то, что охотники — то ли по ошибке, то ли нет — сейчас больше интересовались Байроном и его компанией. Городок Колони находился слишком близко от его теперешнего укрытия.

Граф уже упаковал все свои пожитки и после возвращения с хутора, на котором убили крестьянина, был готов к тому, чтобы мгновенно покинуть Сешерон, но до сих пор так и не уехал. Вместо этого он вновь отправился в Коппе, попросил кучера остановить карету у въезда в селение, чтобы пройтись пешком до виллы Лиотаров.

В последнее время он слишком часто выходил из дома до наступления ночи и теперь чувствовал себя слабым и уязвимым. Людовико проклинал себя за чувства, заставившие его прийти сюда. За все те столетия, которые он успел прожить, он никогда не ощущал ничего подобного.