Дети Ирены. Драматическая история женщины, спасшей 2500 детей из варшавского гетто - Тилар Маццео

Через несколько дней после того, как маленькую Бету забрали из гетто, один человек сидел в темноте, размышляя о судьбе еврейских детей Варшавы. Доктору Янушу Корчаку в маленькой комнатке по адресу улица Сиенны, 16, не спалось. Он писал. Весь день его мучило неприятное предчувствие. Доктору было чуть за шестьдесят, и завтра, 22 июля 1942 года, был день его рождения162.

У него была славная и долгая жизнь – кроме последних нескольких лет, превратившихся в одну бесконечную тяжелую борьбу. Во время оккупации его уже несколько раз сажали в тюрьму за мелкие акты сопротивления. Отказ носить нарукавную повязку со звездой Давида едва не стал для него роковым. Доктор Корчак не питал никаких иллюзий по поводу гетто или того, чего ему стоило время, проведенное в тюрьме. Глядя на себя в зеркало, он мог лишь сказать, что оно измучило его. Теперь он худой старик, сутулый, лысый и очень уставший.

Стефания в другой комнате, наверное, уже спала. Он и Стефания Вильчинская, директор другого приюта, были партнерами, годами деля жизнь между собой и сотнями чужих детей, и это был странный брак. Стефания любила доктора. Это видели все, кроме Януша Корчака. Он же мог думать только о детях. Доктор не мог спать. Повернувшись к своему дневнику, он изливал на бумагу свои мысли и чувства. «Так сложно, – писал он, – родиться и учиться жить163. Мне остается задача гораздо проще – умереть… Я не знаю, что скажу детям на прощание. Но хотел бы сказать так много… Десять часов. Выстрелы: два, несколько, два, один, несколько. Мое окно, наверное, сейчас хорошо освещено. Но я не буду прекращать писать. Напротив: сейчас мне работается гораздо легче (один выстрел)».

Преследовавшее доктора дурное предчувствие возникло не на пустом месте. Утром те перемещения, которых с тревогой ожидали жители гетто, наконец начались. Никого не предупреждали. Пока Януш Корчак писал, люди на «арийской» стороне наблюдали зловещую и пугающую картину: гетто со всех сторон окружало множество вооруженных людей. В темноте оно было опечатано, и солдаты собирались на соседних крышах и блокпостах, готовясь стрелять в каждого, кто попытается бежать.

К завтраку глава юденрата Адам Черняков уже получил необходимые предписания. Grossaktion Warschau, перемещение евреев из города, начало действовать. В тот день Черняков записал в своем дневнике: «Нам сказали, что все евреи… будут депортированы на восток»164. К четырем часам дня было необходимо подготовить для перевозки контингент в количестве шести тысяч человек, минимальную суточную квоту. Адам Черняков лично отвечал за то, что еврейская полиция обеспечит явку этих людей на Умшлагплац, специальную платформу для погрузки вагонов.

От действия приказа о переселении освобождались те, кто служил в еврейской полиции, был членом юденрата или имел в городе сколько-нибудь важную работу. Цена разрешения на нее в ту неделю подскочила вдвое, и гетто мгновенно разделилось на счастливцев и смертников. Теми, кто никак не мог работать – а значит, был приговорен к отправке, – были больные, ослабевшие от голода, старики и все дети гетто.

Ирена побежала в гетто сразу, как только услышала новость о депортации. Ей срочно нужно было увидеть Адама. Ей нужно было знать, что он в безопасности; иначе паника могла свести ее с ума. Адам знал, в каком состоянии будет Ирена, и когда она появилась в молодежном центре, постарался ее успокоить. Его не забрали во время сегодняшней облавы – и, скорее всего, не тронут и завтра, сказал он ей. В гетто говорили, что забирать будут в основном тех, кто не мог работать, а также стариков и детей. И Адам, устало улыбаясь, шутливо напряг мышцы руки, успокаивая ее этим жестом, мол, видишь, я еще молод и крепок. Он всегда был способен заставить Ирену улыбнуться. Сейчас у него была работа, а работа означала жизнь. Ракель, Ева, Йозеф и Ала, занятые каждый по-своему, тоже были в относительной безопасности. Ирена пыталась убедить себя, что никому из них опасность пока не угрожает.

Но оба они знали, что все не так просто. В молодежном центре царил хаос, и молодых людей здесь было меньше обычного. Когда новость распространилась по кварталу, родители предпочли держать детей при себе. Cтрах и неопределенность на улицах можно было почувствовать кожей. Сирот и беспризорников, которым не к кому было обратиться за помощью, забрали сразу же. Благодаря своей работе Адам был в безопасности. Но голос в голове Ирены, не переставая, задавал один и тот же страшный вопрос: когда всех детей депортируют, необходимость в молодежных центрах отпадет. Что тогда?

На второй день операции, 23 июля, глава юденрата, получив новый приказ о квоте уже в десять тысяч человек и понимая, что это означает соучастие в убийстве детей и младенцев, после затяжной борьбы с собственной совестью покончил жизнь самоубийством, приняв цианистый калий. Тогда немцы назначили ответственными за выполнение квоты других видных евреев и еврейскую полицию. Естественно, добровольцев, желающих переселиться, находилось немного. На улицах разыгрывались страшные сцены, и большинство предпочитало прятаться по своим квартирам. Когда жертв для выполнения квот стало недоставать, полиция начала перекрывать улицы, выгонять людей из домов и под вооруженным конвоем сгонять в депо. Вскоре печатный строевой шаг еврейской полиции будет эхом отдаваться от стен гетто каждый день в восемь утра, знаменуя начало очередной облавы. Попытка спорить или сопротивляться приводила к немедленному расстрелу.

Сначала наличие разрешения на работу что-то значило. Счастливые обладатели размахивали им во время облав как волшебным талисманом. Они продавали последние семейные ценности, чтобы приобрести его за астрономическую сумму. Но по мере того, как давление на полицию для увеличения числа депортируемых возрастало, какое-либо значение оставалось лишь у немецких квот. На улицах проводилась «селекция». На одной стороне улицы выстраивали тех, кто был пригоден для рабочих команд или рабского труда на немецких военных заводах. На другой – тех, кого перемещали в Треблинку. Один из участников польского подполья, ставший свидетелем облавы в первый день человек, который лично знал Ирену, писал: «Среда, 22 июля 1942 года. Так закончилась история гетто, которое два года отчаянно боролось за выживание… Еврейская полиция с полудня охотится за людьми. [Т]олпы людей ведут к перевалочному пункту на площади рядом с улицей Ставки… [К]огда машина заполнялась, ее наглухо запечатывали колючей проволокой… Шел дождь, и зрелище этой агонии… было невыносимо»165.

Благодаря «эпидемическому» пропуску Ирена все еще могла входить и выходить из гетто вместе с Иркой, Ягой, Ядвигой и Хеленой. Идея немцев состояла в том, чтобы поддерживать иллюзию простого переселения «неэффективной» части жителей квартала. Медицинский уход и эпидемиологический контроль были частью этой иллюзии. Благодаря пропускам эти женщины были одними из тех немногих польских жителей Варшавы, кто наблюдал за трагедией собственными глазами. И все они рисковали своими жизнями, пытаясь остановить это.

Варшава, июль – август 1942 года

Выносить детей из гетто теперь приходилось в страшной спешке. В первые часы депортации Ирена отчаялась, пытаясь связаться с Алой Голуб-Гринберг. В тот первый день она нигде не могла найти ее. Алы не было и в молодежном центре. Оглядев тихую комнату и аккуратно составленные полукругом стулья, Ирена вспомнила, как однажды сидела здесь вместе с Алой, слушая лекции доктора Ландау о тифе. Ирена пыталась найти Алу у нее дома на улице Смоча, в нескольких шагах от центра. Но и там ее не оказалось.