У каждого в шкафу - Наташа Апрелева

Во избежание.

Черная голова предполагает таким образом радостно выпроводить в институт свою малорадостную и безмолвную соседку — средне-русую голову, заполучить комнату в единоличное пользование, пусть на пару часов — с паршивой овцы хоть шерсти клок, и проделать массу необходимых вещей: наложить последовательно три маски на лицо (очищающую, питательную и тонизирующую), одну — укрепляющую — на волосы, напалмом выжечь лишнюю растительность на ногах, максимально усовершенствовать педикюр, маникюр, ну и по мелочи — накраситься, выпить чаю, может быть, кофе, настраиваясь на Важное Дело. Нарядиться. Продуманный комплект одежды из одолженного у белой головы короткого вязаного финского платья в диагональную полоску и темно-фиолетовых легинсов нетерпеливо дожидается, разложенный на недействующем — сломана ножка — стуле.

Но с самого утра все идет, как изящно выражается грубая белая голова, «через жопу». Просыпается черная голова не от улыбающихся лучей рассветного солнца, нежно ласкающих ее смеженные веки, не от дуновения горьковатого, полного воспоминаний о свежесожженных листьях ветерка в приоткрытую форточку и даже не от ненавистного пения желто-розового китайского будильника. Черная просыпается от омерзительных звуков рвоты. Если она и может представить себе худший способ пробудиться, то явно затруднится его обозначить в этот момент. Звуки производит средне-русая голова, свесив голову с кровати. Не обходится и без известной ароматической составляющей.

— Эй! — от всей души возмущается черная голова. — Ну ты даешь! Вроде и не пила вчера! Чего до горшка не донесла!

— Не ус-пе-ла, — между тошнотными пароксизмами отзывается средне-русая.

— Да ну… — расстраивается черная, усаживаясь на кровати, — ну что за такое… Ну где-то видано — с утра заблевать всю комнату…

— Прости, — средне-русая поднимает покрасневшее лицо, неэстетично утирает одной ладонью рот, а другой — слезящиеся покрасневшие глаза, — я сейчас уберу все это. Ты мне лучше скажи, почему на двадцать второй неделе этот дурацкий токсикоз начался?

— Это какие такие двадцать две недели? — пугается черная голова и пытается с головой закрыться одеялом — хорошее шерстяное одеяло, мама дарила на шестнадцатилетие. — Это какой такой дурацкий токсикоз? Кто-то беременный?

— Угадай с трех раз, — предлагает средне-русая, несколько раз громко икая, — кто.

— Ой, мамочки, — почти плачет черная, — ну только не сегодня, ну почему сегодня?! Я этого дня три месяца ждала! Таня! Давай ты мне завтра все расскажешь, а? Один день, а? Та-а-анечка! Сейчас уже день-то ничего не решит, ведь да? Ничего страшного, в принципе. Ну забеременела, с кем не бывает, хочешь — родим, не хочешь — как хочешь… У меня сегодня еще туча дел, и я буду дергаться, как свинья на веревке, а вот за-а-а-автра!.. Мы с тобой ка-а-ак сядем! Ка-а-а-ак все решим!

Средне-русая голова неловко, как бы оберегая встревоженный желудок, сползает с кровати. Идет вынимать необходимое для уборки ведро. Черная напряженно разглядывает подругину фигуру, когда-то стройную, но уже чуть ли не год порядочно расплывшуюся. Не заметив никаких визуальных изменений, она все-таки уточняет:

— Танька, а ты уверена вообще?.. Ты у доктора была? Может, это что-то другое? Кишечный грипп?

— Да, — соглашается средне-русая, ползая по полу на коленках и активно орудуя тряпкой, — это, безусловно, грипп. Только он вовсю шевелится, толкается ножками и двигает ручками. Новый штамм вируса. Он же мутирует постоянно.

— Двигается, — с оттенком ужаса произносит черная голова, — ужас какой — двигается…

Но вот проходит какое-то время, недолгое, полы чистейше отмыты средне-русой головой даже и с применением хлорсодержащей «Белизны», тряпка выстирана, тщательно выжата и отдыхает, распластанная, у порога. Горьковатый ветерок, полный воспоминаний о свежесожженных листьях, своевольничает на столе, листая конспекты, учебники и цветной картеровский атлас по гистологии. Средне-русая голова убедительно отказывается от завтрака, стошнив еще раз — уже в заблаговременно приготовленный и заботливо подставленный пакетик, и все-таки оправляется на лекции. Причесывает перед зеркалом прекрасные среднерусые волосы, густые и длинные, ниже пояса, редкий природный оттенок — на красно-синих пачках немецкой краски «Лондаколор» он называется «Лесной орех», надевает излюбленную бесформенную хламиду цвета пионерского галстука, напоминающую сценические одежды Аллы Пугачевой. Надевает пальто из серой плащовки, подарок внукам от кишиневской бабушки к новому учебному году, брат получил однотипную куртку, тоже — серую. Надевает черный берет радистки Кэт. С надеждой оглянувшись на пристально изучающую свой нос в увеличивающее зеркало черную голову — позовет остаться? поуговаривает выпить чаю, с сахаром и лимоном?

Но черная голова с нетерпеливым ожиданием машет рукой: пока-пока, она хочет, наконец, остаться одна, кроме всего прочего совершенно необходимо проштудировать пару глав в переводной французской книге «Современное искусство любви», а при подруге это сделать невозможно. Опустив плечи, как будто на них возложили, например, Плутон, который еще пока — полноценная планета, средне-русая голова выступает в коридор. Черная в два прыжка оказывается у двери — крак-крак, поворот ключа, черная тоже имеет право на личную жизнь. Не только тайно беременные соседки по комнате.

Черной голове даже не пришло в голову, что за стенкой тайно беременная соседка по комнате присела на корточки и заплакала, очень тихо, чтобы неслышно. Средне-русой голове кажется, что она падает в минус бесконечность, не зацепиться ни за корень, ни за выступ, ни за пролетающее мимо случайное небесное тело. Никто ей не скажет, что кошки приземляются всегда на все четыре лапы, и даже если не на все свои четыре лапы, то у них — девять жизней.

от кого: [email protected]

кому: [email protected]

тема: Лучше поздно, говоришь, чем еще позднее?

У меня сейчас есть время, дорогая моя Курица, пока наши однокашники в компании Того, Кто Это Сделал, едут в ночи по настойчивому приглашению сюда, в наш дом. В надежде собраться с мыслями и хоть сколько-нибудь успокоиться, я разговариваю с тобой. Ты меня слышишь?

Я не рассказывал тебе этого раньше. Потому что я боялся. И сейчас боюсь.

Ведь ты, мон амур, — на манер своего сегодняшнего (верю, что очень временного) помощника, Искусственной Почки, — берешь меня целиком, ржаво-коричневого и отвратительного, пропускаешь через себя, фильтруя с помощью замысловатых обратных осмосов[22]всего такого, а возвращаешь — уже очищенного и нефритово-зеленого, всего из себя прекрасного, освобожденного от токсинов.

У меня невероятно много недостатков, не нафильтруешься. Только ты их не замечаешь. И принимаешь меня всего — ржавокоричневым и отвратительным.

Начну этот рассказ — он мгновенно разломает напрочь, взорвет изнутри всю систему фильтрации.