Беглый огонь! Записки немецкого артиллериста 1940-1945 - Вильгельм Липпих

Он повторил такую вылазку по меньшей мере еще один раз. Во втором случае я даже слышал взрыв динамита. То, что началось как несанкционированный поступок, вскоре получило одобрение начальства. По его рекомендации и по моей подсказке Шютте позднее наградили одним из высших орденов рейха — Золотым крестом.

Нам было хорошо известно бедственное положение с продуктами питания в Ленинграде. Мы часто обсуждали эту тему и всерьез опасались того, что городские власти погонят женщин и детей прямо на наши позиции. Стрелять в безоружных гражданских было бы немыслимо. В таком случае я бы просто накормил этих несчастных и отпустил обратно, убедившись в том, что противник в их числе не стал засылать к нам в тыл мужчин призывного возраста.

Примерно в то же время наша разведка узнала, что Красная Армия собирается запускать на наши позиции собак, обвешанных динамитом, специально обученных для подрыва нашего транспорта. Динамит должен был взрываться при помощи радиосигнала, который ловился антеннами, привязанными к спине животного, и приводил в действие взрыватель.

Несмотря на то что таких собак у русских было крайне мало, начальство приказало нам отстреливать всех животных, приближавшихся к нашим позициям. Это был крайне неприятный приказ для большинства из нас, но мы были вынуждены его выполнять. Со временем война ожесточает человеческие сердца и заставляет совершать зверские поступки, о которых вы даже не помышляли в мирной жизни.

В начале 1942 года к нам на передовую прибыл журналист немецкоязычной газеты, издававшейся в столице Эстонии. Он побеседовал с несколькими солдатами и когда попросил разрешения сфотографировать меня, то я согласился. К моему великому удивлению, 2 апреля 1942 года моя фотография появилась на первой странице «Ревалер Цайтунг». Ее сопровождала такая подпись: «Этот немецкий солдат, которого можно увидеть в окопах, молод, энергичен и уверен в победе». Хотя я с юмором воспринял эти слова, они тем не менее точно отражали высокий моральный дух, который мы испытывали в те далекие дни.

В начале марта командование группы армий «Север» приказало нашей дивизии начать подготовку к передислокации. Через пару дней ночью мы оставили наши позиции, которые тут же заняли полицейские части. В них входили офицеры полиции, добровольно пожелавшие служить в пехотной дивизии и дивизии войск СС, в составе которой были добровольцы из Швеции, Норвегии и Дании.

Скандинавы в своей массе отличались высоким ростом. Их головы были видны над сугробами, наваленными перед окопами, и они часто делались добычей советских снайперов. Еще до ухода из Урицка мы узнали, что в первый же день на передовой погибло около десятка солдат из этих стран. Это послужило им хорошим уроком, и они по достоинству оценили меткость русских снайперов.

Когда мы покидали Урицк, наша уверенность в скорой победе заметно пошла на убыль. Нам стало ясно, что война в России затянется надолго. Тем не менее я по-прежнему считал, что победа над Россией — дело решенное, это лишь вопрос времени.

За линией фронта

Урицк был зоной боевых действий, почти полностью покинутой обитателями. Однако около сотни гражданских жителей там еще оставалось, по преимуществу женщины и дети. Они держались от нас на расстоянии, но не проявляли видимой враждебности к нам. Движимый любопытством и желанием ближе узнать быт русских, я решил побывать в одном из домов. Я попал в маленький чистый домик, где при помощи жестов сумел пообщаться с его жильцами. Хотя после этого русские, по всей видимости, стали более человечно относиться ко мне, их истинные чувства к немцам скрывались под маской невозмутимости.

Несколько русских военнопленных и одна местная девушка работали на нашей ротной кухне, размещавшейся в тылу, в двух-трех километрах от передовой. Неудивительно, что у девушки завязались романтичные отношения с кем-то из наших поваров. Военные правила запрещали подобное общение с местным населением, в основном из опасений, что оно может шпионить в пользу советских войск.

Хотя это была настоящая романтическая связь, о которой мне было известно из первых рук, в нашем полку я знал солдат, которые пользовались хроническим голодом местных молодых женщин для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Захватив буханку хлеба, они отправлялись за пару километров от линии фронта, где за еду получали желаемое у голодных русских женщин и девушек.

Я слышал байку о том, как один особенно бессердечный солдат в ответ на требование об «оплате» отрезал женщине лишь пару ломтей хлеба, а остальное оставил себе. Большинство немецких солдат и офицеров не одобряли подобное поведение, но мне не известен ни один случай наказания за такой проступок.

Достаточно трудно объяснить тот факт, что большинство из нас не испытывали сильного желания вступать в интимные отношения с местными женщинами, типичного и нормального для молодых здоровых мужчин. Вполне естественно, что в качестве объяснения был в ходу такой слух: наши повара по тайному приказу начальства подмешивают нам в пищу какое-то средство, отбивающее сексуальные желания. Хотя такое было вполне возможно, истинное объяснение нашего низкого либидо до сих пор остается для меня загадкой.

После того как был преодолен кризис первой зимы в России, снабжение продовольствием на Восточном фронте оставалось стабильным в течение всей войны. Во время тяжелых боев или на марше квартирмейстер нашей роты снабжал нас исключительно консервами с тунцом, сардинами, селедкой или колбасой, а также галетами или хлебом, который мы хранили в особом мешочке, цеплявшемся к поясному ремню.

В дни позиционной войны нам из обоза доставляли продукты и почту, которые раздавали по блиндажам. Обычно из ротной полевой кухни приносили бачок с горячим супом и доброй порцией колбасы, говядины или свинины с картофелем. Из дивизионной пекарни доставлялись круглые караваи черного хлеба, а также масло и изредка сыр, предназначавшиеся для завтрака. Квартирмейстер нередко баловал нас и шоколадом. Поскольку натуральный кофе был редкостью, мы обычно пили так называемый эрзац-кофе.

Кормили нас в основном сытно, но достаточно однообразно. В иных обстоятельствах нам давали дополнительные пайки, чтобы скрасить неприхотливую солдатскую еду. Зимой мы регулярно получали порцию водки. На Рождество и Пасху каждому доставалась бутылка коньяка, которую мы растягивали на три-четыре дня. У раненых в тыловых госпиталях, идущих на поправку, еда была вкуснее и разнообразнее — ростбиф, жареная свинина, курятина или вареная колбаса.

Даже если нам удавалось разжиться дополнительно картофелем или мясом, чтобы немного разнообразить рацион, мы ничего не могли приготовить сами, потому что у нас не было никакой кухонной утвари. В таких случаях мы передавали найденное нашему ротному повару, чтобы тот приготовил что-нибудь для нас.

В редких случаях нам удавалось отыскать кое-какие продукты, которые не требовали приготовления. Хотя большая часть русских домов сгорела дотла, мы как-то нашли в погребе заброшенного дома бочку маринованных помидоров, которыми лакомились несколько дней.

По мере того как война принимала позиционный характер, возникала проблема санитарии и гигиены, и первейшей необходимостью являлось сооружение уборной. Простейший солдатский нужник представлял собой несколько досок с отверстиями, положенных на яму.