Византийская принцесса - Елена Хаецкая

Узнай теперь кое-что о рыцарском оружии и сложи эти знания в своем сердце, да смотри, никогда не извлекай их оттуда! Копье дается рыцарю для того, чтобы он наводил страх на лиходеев. Рыцарский меч может колоть, может рубить, а может служить крестом для молитвы, и потому это самое благородное из всех видов оружия, и оно троякое. Перевязь означает чистоту помыслов, рукоять — символ мира, эфес — символ креста, лошадь есть символ народа, о котором заботится рыцарь, золотые шпоры, которыми рыцарь подгоняет коня, означают способ пробудить в народе достоинство и жажду чести. Помни обо всем этом.

Сверчок молчал и только быстро моргал глазами.

Тирант возвысил голос:

— Но если рыцарь нарушит законы, о которых я говорил, то будет он лишен всякой чести. Сперва его облачат в доспехи очень тщательно, как будто готовя к битве, и выставят на высоком помосте. Тринадцать священников отслужат по нем заупокойную службу, а после этого с него снимут все доспехи и, поставив на колени посреди навозной кучи, сломают его рыцарский меч.

Видя, что Сверчок вот-вот упадет в обморок, Диафеб вмешался:

— Рано или поздно такая участь постигнет кое-кого из известных нам вельмож, и тогда спросят тринадцать священников: «Каково имя того, кого мы нынче предаем вечному забвению?» И мы ответим: «Зовется он отныне своим истинным именем — Предатель!» Но никогда ничего подобного не случится с нашим Сверчком, которого мы будем звать его настоящим именем, а не прозвищем. — И Диафеб ласково обратился к пажу Сверчку: — Каково же твое настоящее имя?

Сверчок залился слезами и не отвечал.

Тирант, видя, что паж сам не свой от оказанной ему чести, взял его за плечи и обратил его лицо к своему.

— Ты не должен бояться, — сказал севастократор. — Из всех твоих поступков я заключил, что ты станешь доблестным рыцарем и славой нашего ордена.

— Сверчок, — произнес Сверчок.

— Что? — не понял Тирант.

— Это мое настоящее имя.

А в Греции существовал обычай давать ребенку то имя, которое любо родителям, и многие не смотрели в святцы и не искали своим детям святых покровителей.

И потому Тирант не позволил себе смутиться, а проделал над Сверчком все то, что надлежит, когда посвящают в рыцари прямо на поле боя: прочитал все молитвы и с определенными словами последовательно вручил ему меч и шпоры, сняв их с себя.

Осчастливленный Сверчок уселся на коня и отправился со своим первым поручением — пригласить герцога Македонского на обед к Тиранту Белому.

— Это подвиг, достойный истинного рыцаря, — напутствовал вконец смущенного юношу Диафеб, — потому что испытанию подвергнутся твоя учтивость и твое терпение, не говоря уж о твоем умении владеть собой. Теперь ступай и помни, что севастократор ждет тебя за своим столом, и притом с куда большей радостью, нежели герцога Македонского.

И Сверчок уехал.

Диафеб проводил его глазами, а затем обернулся к Тиранту и увидел, что его кузен глубоко растроган случившимся.

— Сдается мне, кузен, что этот Сверчок на самом деле — переодетая девица, которая отправилась на войну, потому что влюблена в кого-то из сеньоров, — сказал Диафеб.

Вся кровь отхлынула у Тиранта от лица.

— Это было бы великим позором для меня и для всего рыцарского ордена, — прошептал он. — Но почему же вы не остановили меня, если это так?

— Потому что я сомневаюсь, — ответил Диафеб невозмутимо. — Может быть, у нашего Сверчка совсем другие причины для смущения.

— Какие, например?

— Может быть, он вовсе не знатного рода, как представлялся нам вначале.

— Как такое может быть? — удивился Тирант. — Судя по его поведению, он весьма знатного рода.

— В таком случае, я рад, что все обернулось именно таким образом, — сказал Диафеб.

Тем временем Сверчок прибыл к герцогу Македонскому и с глубоким поклоном передал ему приглашение от севастократора разделить с ним трапезу.

— Мой господин не сомневается в том, что и в вашем лагере обед будет приготовлен наилучшим образом, — продолжал Сверчок, — но зато у севастократора вы сможете утолить голод куда скорее, ведь наш обед уже готов. Осталось лишь ополоснуть руки.

— Да за кого он принимает меня, этот ваш господин? — воскликнул герцог в досаде. — За побирушку, каковым он сам является? Вот напасть на мою голову! Я не желаю к нему ехать. Впрочем, если он захочет, может сам у меня перекусить, не то у него живот прилипнет к хребту.

— Какую же трапезу вы ему предложите? — спросил Сверчок на латинском языке, который недурно успел выучить, пока прислуживал Тиранту. — Разве что бычье пойло да курью сечку?

И с тем он развернул коня и уехал.

Бывший с герцогом Македонским рыцарь обратился к своему господину:

— Этот рыцарь вам только что надерзил, а вы и не поняли. Знаете ли вы, что он сказал про бычье пойло да курью сечку?

— По правде говоря, мне такие слова неизвестны, — отозвался герцог Македонский.

— Бычье пойло — это сырая вода, а курья сечка — сорванная руками трава, — объяснил рыцарь.

Герцог Македонский так и вспыхнул:

— Как же я ничего не разобрал в этих дерзостях! До чего надменны чужеземцы, и слуги их таковы же! Если бы я понимал латынь, я ответил бы нахальному посланцу добрым ударом меча по голове.

— Это было бы справедливо, — сказал рыцарь герцогу Македонскому.

Но еще справедливее было то, что к столу у герцога Македонского действительно подавали обед, немногим лучше того, о каком рассуждал рыцарь Сверчок!

* * *

После превосходного обеда Тирант передохнул и, взяв с собой отряд в двести человек, отправился к городу, который заметил еще прежде. Это был тот самый городок Миралпейщ, о котором Тирант, впервые увидев его на карте, почему-то подумал, что непременно умрет под его стенами.

Сейчас ничего подобного у Тиранта и в мыслях не было. Он даже не вспомнил о странном чувстве, что сжало ему сердце в тот день на совете у императора.

Город был занят турками, однако при известии о разгроме под Пелидасом и о резне, учиненной в лагере Великого Турка, все неприятели бежали из Миралпейща.

Располагался этот городок на берегу реки всего в одной миле от лагеря севастократора, что было весьма удобно. Когда Тирант прибыл туда, там уже оставались одни только греки, а турок и след простыл.

Тирант остановился перед воротами, разглядывая избитые временем и бомбардами стены; сверху между крупными серыми камнями кладки свисали пучки высохшей травы. Они шевелились на слабом ветерке, и Тиранту вдруг почудилось, будто это усы над сжатыми губами. Много ртов с усами. Одни скалились в ухмылке, другие опустили уголки губ, третьи как будто перекосились от дурного настроения.