Каждый убивал - Ольга Новикова

По утрам туда теперь тянутся помощники и помощницы по уборке-готовке, по детям, по еще хрен знает чему, коммивояжеры снуют на машинах и на своих двоих, а настоящие жильцы редко светятся, но, если нужно, и их застукаешь… Неожиданно пригодилось сейчас. Усилия всегда дают результат.

Подгоняемый адреналином, который впрыскивается в кровь после любого успеха, Глеб шагает легко, не сбивая дыхание, и радуется, что не стал ждать общественного транспорта. Вон уже скоро поворот к конторе, а ни один автобус его пока что не обогнал. Да и тысяча девятьсот девяносто восемь метров быстрого хода от метро до прокуратуры ему сейчас необходимы. Отвлекся, отстранился, а теперь надо надежно спрятать от посторонних то, что внутри.

Западная, то есть столичная, Москва кончается, когда улица Красных Зорь становится улицей Маршала Неделина. Окраинность начинается с первого же дома, украшенного вывеской «Криминальная полиция». До сих пор названьице режет ухо… Начальники не чувствовали его двусмысленность, когда делили государственный орган правопорядка на криминальную милицию и милицию общественной безопасности. Нечестивая контора сама себя разоблачает…

У подхода к калитке в огороженный парк, примыкающий к прокуратуре, вне поля зрения глазка подсматривающей камеры, Глеб скидывает серую куртку с капюшоном и запихивает ее в сумку, снимает темные очки и усмиряет пятерней густые волосы, разглаживает челку. Теперь начальник не придерется, по крайней мере, к внешнему виду.

– Дуй наверх! – вместо «здрасьте» велит дежурный.

Черт, все тут мной командуют…

– Татарник сейчас заодно с тобой и нас поимеет! – несочувственно смеется вахтер.

Обидно.

Издевается? Да нет, скорее – ничего личного, всего лишь развлечение на рядовом скучном дежурстве, успокаивает себя Глеб, но победное настроение сбито. Все тут, в этом каземате, построенном в послевоенном советском году, нацелено на одно: гнобить человека. Не случайно, похоже, и такое совпадение: дом – ровесник матери. Все они, зачатые на излете диктатуры, потом всю жизнь воспроизводят ее модель. Мамаша тоже заточена на то, чтобы подавлять. Воспитанием называет… «То не смей, это не трогай!» А если ослушаешься – «Я же говорила!». До сих пор, блин, достает до печенок.

– Да отстаньте вы все от меня! – вырывается у него вслух.

Услышав свой голос, Глеб оглядывается, не заметил ли кто, что он сам с собой говорит? Повезло – на лестнице пусто. Не то бы… Так и представил, как в каждом кабинете с ужимками повторяют его вскрик и крутят пальцем у виска. Всякое внимание ему во вред.

Перешагивая через ступеньку, Глеб убегает от своих мыслей. И защищает ту новую жизнь вне стен прокуратуры, которая у него теперь есть. Своя, такая офигенная, что им всем и не снилась. На все пойду, чтобы никто никогда о ней не узнал!

Настроение мгновенно переключается с минуса на плюс, но теперь уже радость пульсирует внутри, не проникая наружу. Ощущение приятное, греет, как камин в каком-нибудь английском замке. Пусть снаружи хоть буря, а ему наплевать!

В кабинет Татарника Глеб заходит, специально чуть сгорбившись. Чтобы выглядеть как всегда – чуть робеющим перед начальством. Чтобы не насторожить шефа, чуткого в наблюдении над подчиненными. Как лоцман должен улавливать малейшую перемену ветра, изменение цвета на море, так и Татарник, чтобы удержаться на плаву, вглядывается в каждого человека, с которым взаимодействует. Глеб тоже пытался… Но ему ведь дело надо делать. В процессе расследования увлекаешься и видишь только конечную цель. Идешь напролом. Тут уж не до цирлихов-манирлихов с коллегами, не до их обид. Сослуживцы становятся инструментом, который надо использовать максимально продуктивно.

Остановившись перед столом Татарника, Глеб смотрит в пол. В который раз рассматривает геометрический узор ковра, изученный за годы службы до последней ворсинки. Своего рода фронда – не пялиться в лицо начальнику, не ловить его взгляд. Помогает сгруппироваться, чтобы принять неизбежный удар.

– Ты где весь день шляешься?

Начальственный рык ожидаем и поэтому совсем не страшен.

Дальнейшее Глеб пропускает мимо ушей. Как всегда, если отшелушить мат, то останутся пребанальнейшие лозунги: дисциплина, лояльность, организованность… Вроде той лабуды, что печатали в советских газетах. Их желтеющие подшивки захламляли кладовку в однокомнатной квартире, где они жили вдвоем с матерью. Она ни за что не разрешала тронуть. А он бы мог отличиться, когда в третьем классе собирали макулатуру… Потом, наконец, их мыши сожрали. Глеб специально подкладывал в стопки противные кружочки желтоватого сала из копченой колбасы. Наконец-то место освободилось, и в пятом классе он смог устроить там вожделенную фотолабораторию. Но, видно, слишком долго мечтал. Перехотел, поэтому быстро свернул дело. «Я же говорила, что тебе надоест!» – не преминула упрекнуть маманя.

Маятник настроения опять раскачивается, но тут на столе Татарника начинает негромко зудеть телефон. Тактичный звук издает аппарат, который связывает шефа с оперативной частью, то есть с самой существенной частью его службы. Но это же не начальство, поэтому и реакция соответствующая – шеф заканчивает гневную тираду и только тогда рявкает в трубку:

– Что у вас еще?

Негодует, что преступления не сообразуются с его рабочим графиком. Вот бы грабили-убивали только с 10 до 19, не захватывая выходные.

Пока он слушает, сердито расправляясь с парой бумажек, застрявших до конца рабочего дня, Глеб поднимает глаза и пытается прочитать по его лицу, в чем там дело… Но долго гадать не приходится.

– Это же дочь самого Бизяева! Немедленно отправляйте дежурного следователя! – кричит в трубку Татарник.

Целых две фразы без народной лексики…

То, что говорят в ответ, наливает его лицо кровью. Взгляд полковника мечется по кабинету и останавливается на Глебе. Не испепеляет его, а наоборот…

Изрыгая многоэтажную матерную тираду – самонаграда за предыдущее воздержание, Татарник приказывает Глебу заняться свежим трупом.

– Не подведи! Я в тебя верю! – подбадривает шеф и тут же к прянику добавляет кнута: – Головы могут полететь, твоя – первая!

Повезло! Как будто специально подгадал! Жизнь идет мне навстречу!

Чтобы скрыть радость от полученного дела, Глеб хмуро сдвигает брови и чуть было не перебарщивает, заикнувшись про конец рабочего дня и про загруженность… Вовремя прикусывает язык и бегом на первый этаж за официальным предписанием.

А что, если меня опять кто-то видел? – пугается Ада, выбегая из дома, который так недолго побыл Светланиным. Где это я?… Точно же не сюда заходила.

Она осматривается. Благоустроенный двор. Впереди детская площадка, чуть левее – спортивная, за ней стоянка с черными джипами и другими дорогими авто. Дом для богатеньких…

Взгляд натыкается на будку охранников у въезда во двор. Седой коротышка в черном напряженно стоит возле однооконной времянки под бурой крышей. Замечает Аду. Внимательно смотрит – как будто сканирует ее взглядом… Его кустистые, сросшиеся на переносице брови нахмурены, лицо серое, тонкие губы сжаты… Вид зверский… Запомнит? Черт, еще вон милицейская машина подъезжает к шлагбауму… Охранник идет к ним навстречу.