Во времена Саксонцев - Юзеф Игнаций Крашевский

– Что тебе снится! Не пора тебе ещё прямо с королём трактовать. Оставь это мне, я сам тебе скажу, когда сможешь представиться. Это преждевременно!

Немцу не понравилась эта оставленность в стороне, но с Мазотином ни разрывать отношения, ни спорить не хотел, поэтому замолчал. Ловкий королевский прислужник естественно всю заслугу приобретения этих желанных новостей приписывал перед королём себе.

Однако вместе с тем, что принёс Витке, с другой стороны король получил ведомости, полностью подтверждающие то, что купец слышал от Товианьской, одновременно и предостережение, чтобы вести переговоры с каштеляновой, не с примасом, который не иначе как через неё, мог быть приобретён. Король был неизмерно осторожен. Неприятели Товианьской и те, что хорошо её знали, говорили, что и драгоценности могли пропасть, и деньги, если бы не описали и не обеспечили, конца бы бунта не было. Поэтому советовали по крайней мере драгоценности Товианьской показывать, но их не давать до те пор, пока бы не состоялось перемирие, а примас публично не присоединился.

Константини с чрезвычайным поклонением к своему пану, превознося его до небес, доверил Витке, что у Августа были для подарка некие двойные драгоценности, совсем похожие на первый взгляд, но одни из них были фальшивые и без ценности, другие действительно ценные.

Поэтому король Август заключал, чтобы пани Товианьской, для того чтобы раздразнить её жадность, показать фальшивые, хотя бы их ей доверить, но настоящих не давать, пока не закончили бы переговоры.

Витке это не понравилось.

– Ну, а если об этом узнают? – сказал он. – Был бы позор нашему господину, что от его имени смели фальшивками рисоваться.

– Разве эта баба, которая, по-видимому, никогда не видела таких драгоценностей, – сказал Константини, – может в них разбираться? Или будет иметь под рукой ювелира? Было бы хуже, если бы схватила драгоценные украшения, а мы даже не смели бы о них напомнить.

Итак, Константини стоял на том, чтобы Витке забрал с собой фальшивые камни для ознакомления с ними Товианьской. Нужно было слушать. Впрочем, эта имитация так отлично была произведена, что только глаз знатока мог узнать фальш.

Купец получил поручение только показать драгоценности, но не давать их в руки, или самое большее на двадцать четыре часа доверить их Товианьской.

Для заключения с примасом перемирия и торга с ним о покупке совести хотели назначить кто-то более значительного. Витке только поле приготавливал, что в действительности было самым важным. Король сто тысяч талеров дать не хотел, но на три четверти этой суммы согласился, а драгоценности, предназначенные для каштеляновой, должны были иметь стоимость, назначенную ею.

Всё это, очень желанное Августу, сделал в его убеждении несравненный, непревзойдённый Мазотин. Король дёргал его за уши, смеясь, и ласково звал великим ladrone. Хвастался камердинер, радовался Август, рос в милостях итальянец, о Витке и речи не было…

Едва получив инструкции, купец пустился обратно в Варшаву, хотя этой экспедицией был почти не рад, потому что надеялся увидеть короля, а вовсе не предвидел, что ему дадут фальшивые драгоценности. Думая об этом, его лицо заливала кровь. Его чувства, купеческая натура содрогались от мысли прислуживать себе обманом, хотя был он тут использован для предотвращения обмана. Но не хотелось ему верить, чтобы пани каштелянова, сестра примаса, несмотря на свою грубость, большая пани, принадлежащая к аристократии, была согласна выполнить, о чём её просили. С некоторым отвращением, ехал он почти униженный, раздумывая над тем, что дорогой, которой вёл Константный, недалеко может зайти, и не лучше бы её бросить.

Но как в очень многих случаях, так и с ним вышло, что, дав себя однажды поймать и втянуть, с трудом мог отступить, не подвергая себя опасности.

Он боялся Мазотина…

Посвятив в Варшаве первое время Ренару и Генриетке, которая так же держала его в неволе, он должен был выбраться в Лович, потому что не имел свободного времени, а король был нетерпеливый.

Те, что видели его там на секретной аудиенции у Товианьской, спешно ему выбили приём и каштелянова, которая одевалась к какому-то приёму гостей, вышла к нему без церемонии, едва покрывшись плащиком, с растрёпанными волосами, в стоптанных тревиках, больше похожая на старую охмистрину чем на сестру князя костёла.

Она измерила его изучающими глазами, а так как коробочку с драгоценностями с трудом можно было скрыть, она сразу догадалась, с чем он пришёл, и едва сдержалась от того, чтобы не вырвать её из его рук, так была нетерпелива.

– Ну, с чем же вы пришли, говорите! – воскликнула она. – Времени нет!

– Я тоже не могу здесь прохлаждаться, – отозвался Витке. – Разными дорогами я попал к приятелю короля, к Флемингу… Король Август, как был, так и есть за то, чтобы ущерб и потери компенсировать, но и для него также время тяжёлое, что предвидеть было легко. Вышлет король вскоре очень важного посла для переговоров и, думаю, что его распоряжения будут приняты… Что-то ксендз-кардинал должен опустить…

Товианьская замахала руками.

– Не может! Не может! – крикнула она. – Но, впрочем, пусть договаривается, как хочет… я там не знаю, а со мной, что будет?

– Для пани каштеляновой король не хочет быть скупым, – сказал Витке, – и, конечно, готов показать себя щедрым. Драгоценности, которые он вам предназначает, высокой цены… они безусловно будут стоить того, что вы иметь пожелаете.

Казалось, у Товианьской глаза выскачут из орбит.

– Значительнейшую их часть, – говорил далее немец, – доверили мне для показа… но не имею права выпускать их из рук, мне только дали их, чтобы вы убедились, что король серьёзно о том думает.

Товианьская чуть из его рук не выхватила коробочку, такое её жгло любопытство. Витке, точно наперекор, флегматично начал раскрывать коробочку на столе.

Очень дорогие оправы и отличные имитации камней, в них содержащиеся, в первые минуты так восхитили каштелянову, что она стояла ошарашенная.

Дорогие канаки, ожерелья, пояс, кольца, диадема блестели огромными изумрудами и топазми.

Знающий цену этих поделок, Витке по очереди произносил стоимость каждой из них.

В Товианьской после охолождения с первого взгляда пробудилась неуверенность. Она не допускала фальши и на мысль эту не напала, но подозревала, что эти драгоценности переоценили.

Сама она не очень с такими вещами была знакома.

– А ну! Красиво, красиво, – воскликнула она, воздерживаясь от похвал, – но чёрт его знает, сколько это может стоить. Я этого так уж не знаю.

– Всё-таки король… – вставил Витке.

– А! Что там король, – ответила она, – разе он там обо всём знает и распоряжается сам… Вместе его и меня могут ювелиры обмануть. Я никому не верю.

– Для