Страна аистов. Саги, сказки и хроники Пруссии - Вадим Храппа

Права, закрепленные за вольными прусскими городами, были настолько широки, что города эти могли объявить войну, кому им вздумается. Или, наоборот, отказаться от участия в войне, если городским властям она не нравится. К примеру, в XVI веке Фишхаузен поначалу не пожелал принимать участия в затеянной будущим герцогом войне Пруссии с Польшей за независимость. Но по договору с Альбрехтом, бывшим тогда еще Великим Магистром, горожане все же обязались содержать за свой счет рыцарей, если возникнет необходимость. В договоре было сказано: «Замок Фишхаузен должен быть открыт для рыцарей Ордена днем и ночью». Итак, договор был подписан, фишхаузенцы в войне не участвовали и были этим очень довольны. Вот только удовольствие было недолгим. Однажды в Фишхаузен явились сразу триста вооруженных всадников с черными крестами на плащах.

Тут стоит вспомнить, что в замке была и резиденция епископа Замланда. Им в то время был некий Николаус фон Шёнек — пожилой человек, перенесший в молодости какую-то болезнь, после которой голова его стала трястись. Язвительные фишхаузенцы прозвали его «Шлоттеркопф» — «трясущаяся голова». Увидев такое количество молодых, крепких и, главное, голодных воинов, бедный Шлоттеркопф сильно загрустил. А вместе с ним приуныли и горожане.

Несколько дней потребовалось рыцарям, чтобы опустошить запасы пропитания в замке. Еще немного времени ушло на то, чтобы опустели продовольственные лавки города. Все последующее время епископ вкупе с городскими властями занимался тем, добывал средства для прокорма рыцарей. Налоги с горожан выросли неимоверно, да и хитрые крестьяне взвинтили цены на продовольствие. Фишхаузенцы уже подумывали, что участие в войне обошлось бы им дешевле. Вдобавок ко всему, их надежды на то, что рыцари когда-нибудь уберутся из замка, лопнули. Выяснилось, что в замке постоянно находятся не одни и те же воины, а на смену уже отъевшимся приходят другие.

Старый епископ, как привидение, бродил ночами по замку, спотыкаясь о спящих вповалку, где попало, рыцарей. Он потерял покой и сон в поисках способа избавления от такой напасти.

Выручил всех егерь епископа.

Однажды утром он явился в замок, и сказал, что в городском лесу Фишхаузена видел большое стадо диких свиней. Стадо настолько велико, что не один десяток человек нужен, чтобы окружить его. Рыцари пытались отнекиваться, но епископ убедил их участвовать в охоте: мол, ни горожане, ни кнехты ничего в охоте не понимают и только распугают животных. А если за дело возьмутся рыцари, то к вечеру в замке будет вдосталь отличного жаркого из свежатины, и, кроме того, воины на пару недель будут обеспечены копченостями.

До вечера рыцари носились по лесу — и никаких свиней не нашли. Злые, они явились в Фишхаузен и обнаружили ворота замка запертыми. Долго стучали, но ворота так и не открылись. Рыцари было подумали, что с епископом и его людьми что-то произошло, как вдруг на оборонительной галерее появился сам Шлоттеркопф, и объявил, что ворота замка отныне будут на замке. Крестоносцы напомнили ему о договоре. На что епископ ответил:

— Да, я подписывал такой договор, и давал магистру клятву держать замок открытым для рыцарей Ордена. Но в договоре не сказано, с какой стороны он должен быть открыт. Я подумал, и решил, что с этого дня буду держать его открытым с неба, а не с поля.

Проклиная епископа, рыцари ушли из Фишхаузена.

Справедливости ради, следует заметить, что фишхаузенцы, так легкомысленно отнесшиеся к той войне с поляками, вскоре горько пожалели об этом. Орден войну проиграл. И двухсотлетнее иго вассальной зависимости от польской короны тяжким бременем легло на каждого пруссака — будь он горделивый кёнигсбержец, заносчивый фишхаузенец, или трудяга-крестьянин. Пруссия — одна на всех.

В то недолгое время, когда Пруссия входила в состав Германской империи, берлинские короли и канцлеры предпочитали вербовать в свою гвардию новобранцев-пруссов, отличавшихся высоким ростом, силой и храбростью в бою. Для этой цели туда направлялся кто-нибудь из генералов. Он ездил по прусским провинциям и отбирал приглянувшихся молодых людей. Нередко вербовщик, плененный красотами прусской земли, на склоне лет переселялся в те края. Об одном из таких генералов, некоем стареющем бароне, и пойдет речь.

Уходя из армии на заслуженный отдых, он выпросил у короля небольшое поместье под Кёнигсбергом и, приехав туда, с жаром принялся хозяйствовать. Кроме прочих новшеств, он решил построить у себя и мельницу. Сказано — сделано. Вскоре закипела работа. И все бы ничего, если б не одно обстоятельство, которое привело в недоумение местных жителей. Рабочих для строительства барон привез из западных германских земель. Поступок непонятный, но хозяин — барин, кто знает, что у него на уме? Тем более что странности за ним уже замечали. Поговаривали, будто барон однажды ехал через залив в карете, и вода держала его, как земная твердь. Ходили и другие слухи. Барона считали колдуном, сторонились и старались в его дела носа не совать.

Мельница была почти готова, когда возле нее появился опрятный человек, судя по одежде, явно из пруссов, и, понаблюдав немного за работой строителей, поинтересовался у начальника стройки, уж не приезжие ли они. Тот кивнул. Тогда прусс стал говорить: у них, дескать, малость по-другому строят. Вот это, мол, надо было сделать так, а это — иначе. Потому что та штуковина будет работать при любых условиях, а эта не будет крутиться никогда. А все оттого, что…

Так они поговорили час или два, и начальник стройки, поразмыслив, решил, что во многом прусс был прав и надо бы сделать так, как он советует.

— Давай-ка, — предложил он пруссу, — я нынче вечером поговорю с хозяином и упрошу его взять тебя на работу. Вижу, много от тебя будет пользы.