Ученик монстролога. Проклятье вендиго - Рик Янси

— Уилл Генри, какого черта ты там застрял? Немедленно спускайся. Пошевеливайся, Уилл Генри. Пошевеливайся.

Я сбросил веревку. Мой спуск на землю был тягостно медленным. У сержанта он получился гораздо быстрее: резкий рывок, и тело, жесткое, как статуя, с глухим стуком упало лицом вверх на снег. Доктор опустился перед ним на колени. Он хотел обследовать тело, пока было светло. Может быть, он искал сходство между ранениями Хока и Пьера Ларуза. Я не могу за это поручиться, потому что он не информировал меня о своих намерениях. Может, в нем просто проснулось профессиональное любопытство. Я довольно насмотрелся и поэтому не стал за ним наблюдать. Там, на верхушке дерева, я видел такое, что возбудило меня почти так же, как монстролога — труп.

Я проследил за взглядом Хока и вдалеке увидел мерцающее золотом в лучах заходящего солнца широкое озеро и на его дальнем берегу Ваужушк Онигум, город Рэт Портидж.

Он сдержал свое обещание на вершине дерева, которое племя хауденосауни называет деревом великого умиротворения. Он указал нам путь домой.

Это была наша последняя ночь в пустыне, и это была наша худшая ночь в пустыне. С заходом солнца температура упала; было градусов двадцать мороза, а нам нечем было развести огонь. Прежде чем забраться в палатку, мы нагребли на ее стенки снег, чтобы ее утеплить. Но доктор оставил меня на какое-то время наедине с Чанлером, чье состояние час от часу ухудшалось. Его лицо стало пепельного цвета, а единственным признаком жизни были маленькие облачка дыхания, заметные в морозном воздухе. Я боялся, что все наши невзгоды окажутся напрасными. Я боялся, что Чанлер не переживет эту ночь.

Уортроп велел мне остаться с ним. Но я ослушался приказа. Доктора слишком долго не было. В конце концов, ведь что-то же убило Пьера Ларуза и Джонатана Хока.

Он стоял по щиколотки в снегу, глядя на щедро рассыпанные по небу звезды, под чьим серебристым светом лес обращался в блистающий алмаз.

— Да, — мягко сказал он. — В чем дело?

— Я не знал, что с вами случилось, сэр.

— Хмм. Со мной ничего не случилось, Уилл Генри.

Сержант Хок лежал там же, где приземлился, с раскинутыми руками, словно он замерз, изображая снежного ангела.

— Если не считать, что где-то по дороге я обронил свой здравый смысл, — продолжал доктор. — Почему я не сообразил забраться на дерево и оглядеться вокруг?

— Вы думаете, с ним это и случилось?

— Ну, не взлетел же он туда, я в этом почти уверен.

— Но почему он не спустился обратно?

Он покачал головой. Он показал на небо.

— Видишь? Это Орион, охотник. Мое любимое созвездие… Очевидно, ему что-то помешало. Возможно, какой-то хищник. Он, дурак, убежал без ружья. А, возможно, у него была боязнь высоты, и он там замерз от страха. Замерз. Да. Скудный выбор слов.

— Но что могло его так разорвать?

— Посмертные травмы, Уилл Генри. От стервятников.

Я задумался — лучшее средство при разговорах с Пеллинором Уортропом. Иначе за это приходилось расплачиваться.

— Но он ни за что не держался. Он смотрел вдаль, и его руки были раскинуты, вот так, как будто он был… повешен.

— Что ты предполагаешь, Уилл Генри?

— Ничего, сэр. Я спрашивал…

— Прошу прощения. Конечно, сейчас очень холодно, и на холоде звуки воспринимаются иначе, но я не расслышал, чтобы ты что-то спрашивал.

— Ничего, сэр.

— Думаю, ты имел в виду высказаться в том смысле, что его позиция на дереве не соответствовала предположению, что он по каким-то причинам забрался туда. Но я бы возразил против такой точки зрения как безосновательной, поскольку он мог попасть туда, только взобравшись. Я был прав с самого начала. Он покинул лагерь, чтобы найти дорогу — и нашел ее. Как раз вовремя для нас — и слишком поздно для себя. Более важный вопрос заключается в том, что его убило. Ответить на этот вопрос несколько затруднительно из-за повреждений, нанесенных падальщиками, так что сейчас я бы сказал, что виной этому переохлаждение. Сержант Хок умер от холода.

Я прикусил губу. Никакой живой человек не принял бы такую позу. Только сумасшедший повесился бы так в сорока футах над землей. И такая точка зрения казалась мне вполне основательной.

Этой ночью оно пришло за нами, потому что мы его обидели. Мы взяли то, что оно предназначало для себя.

Оно пришло за нами — оно, которое появилось раньше слов, безымянное с бессчетным количеством имен.

Первым его услышал монстролог. Он ткнул меня, чтобы разбудить, и закрыл мне рот ладонью.

— Снаружи что-то есть, — прошептал он, касаясь губами моих ушей.

Он отпустил меня и скользнул к выходу из палатки. Он присел в футе от меня, и в руках у него я увидел силуэт винтовки. Сначала я ничего не слышал, кроме жалобного стона ветра в верхушках деревьев. А потом услышал его: отчетливый звук чего-то большого; оно шло, с треском проламывая снежный наст.

«Это может быть медведь, — подумал я. — Или даже лось». Для человека звук был слишком громким. Я подался вперед, пытаясь определить, откуда он доносится. Сначала казалось, что он близко, может, всего в нескольких футах перед нами, но потом я подумал: «Нет, он за деревьями далеко позади нас».

Монстролог поманил меня к себе.

— Похоже, вернулся наш желтоглазый друг, Уилл Генри, — прошептал он. — Останься с Джоном.

— Вы пойдете туда? — ужаснулся я.

Не успел я договорить, как он уже ушел. Я занял его место и смотрел, как он осторожно идет к деревьям; его силуэт был отчетливо виден на фоне девственного снега. Теперь было слышно только, как сапоги доктора ломают тонкий снежный наст. Это и еще учащенное дыхание Джона Чанлера позади меня, как после долгого подъема в гору. В серебристом свете звезд я пристально оглядывал лес в поисках желтых глаз. Я так безраздельно сконцентрировался на этой задаче, что даже ни о чем не думал, когда Чанлер начал бормотать в своем умопомрачении все тот же бред, который он время от времени нес уже много дней: «Гудснут нешт! Гебгун прожпех!» Мое сердце учащенно забилось, потому что доктор совсем пропал из вида, оставив меня в компании с единственным звуком — булькающей чушью, издаваемой Чанлером. Если бы он хотя бы вел себя тихо, то я бы мог по крайней мере слышать доктора! Я оглянулся.

Он садился. Верхняя половина старого одеяла свалилась ему на колени. В полутьме светилась его серая вспотевшая кожа. Глаза были открыты — несоразмерно огромные на исхудавшем лице, ярко-желтые и с крохотными зрачками размером с игольное ушко, — и из них капали охряные слезы, густые, как свернувшееся молоко.

Моим первым побуждением, основанном на недавнем опыте — я помнил, что случилось, когда наши взгляды встретились в последний раз, — было бежать, предельно увеличить расстояние между нами. Доктор в сложившихся обстоятельствах, безусловно, не одобрил бы такой вариант. То, к чему я бы побежал, могло оказаться гораздо хуже того, от чего я бы убегал.