Дни между станциями - Стив Эриксон

Они поговорили. Адольфу едва удавалось сосредоточиться на том, что говорил собеседник; сперва он не мог даже поднести бренди к губам, потом поймал себя на том, что выпивает коньяк одним глотком, – и все это время изучал лицо мсье Варнетта. Варнетт несильно изменился за эти годы. Со стороны казалось, что его челюсть слегка обезображена, одна сторона туловища двигалась слегка одеревенело – возможно, это были последствия падения. Он ни на секунду не дал понять, что узнаёт Адольфа. Он говорил спокойно, с обаянием, в то время как Адольф лишь сидел, глядя ему в глаза, пытаясь определить, что именно понял Варнетт и не затуманилась ли его память, учитывая обстоятельства: помешательство, написанное у него на лице, когда он овладевал ею, то, что Адольф вытолкнул его из окна, не дав оглянуться, или полученные травмы, или тот факт, что Адольф просто уже не был похож на того Адольфа – все говорили ему, что он все время выглядит по-разному. В конце концов, начиная расслабляться, Адольф поразмышлял о своей способности менять облик, которая, как он решил, была непосредственно связана с его властью над светом и тенью, – прежде чем наконец обратить внимание на то, что говорил хозяин вагона.

По существу, Варнетт объяснял, что его отец привез мать Жанин из Туниса, где купил ее на аукционе, и что, поскольку мать являлась собственностью отца, это относится и к дочери. И что, поскольку отец мертв и оставил все сыну, обе женщины принадлежат ему. Мать, сказал Варнетт, по-прежнему находится в частном борделе на рю де Сакрифис. Сейчас он приехал за дочерью.

– То, о чем вы говорите, называется рабством, – сказал Адольф Варнетту. – Никто больше не держит рабов.

– У каждого, – ответил Варнетт, – есть как минимум один раб.

Варнетт закончил свое предложение Адольфу. Он не заинтересован в том, чтобы физически вырвать девушку у Адольфа, будет гораздо проще, если Адольф сам доставит ее ему. Он признавал, что к полиции идти не стоит; Варнетту оставалось лишь решить ситуацию наиболее подходящим ему способом, а именно – выкупом того, что и так было его собственностью. Иногда, улыбнулся он почти застенчиво, просто приходится перекупать то, что тебе и так принадлежит; все-таки Адольф в выигрышном положении, поскольку сейчас девушка с ним. Адольф спросил, приходится ли Жанин Варнетту женой. Конечно нет, сказал Варнетт. Она моя сестра.

Он продолжал излагать свой план. Варнетт знал, что Адольф снимает картину, и был готов предоставить в его распоряжение крупную сумму в франках. Адольф помертвел. Пока он сидел и слушал Варнетта, на него нахлынуло все то, что он чувствовал, когда жил на рю де Сакрифис; он жалеет, хотел он сказать Варнетту, что после падения с третьего этажа тот выжил. Он тихо поднялся, чтобы выйти. Варнетт тоже встал, сохраняя все свое обаяние и почтительность, и сказал, что понимает отказ Адольфа; ему легко поверить мужчине, которому хочется оставить при себе такую девушку, как Жанин (много ли женских лиц сияет в ветвях на Елисейских Полях?), но не окажет ли Адольф услугу, по крайней мере себе самому, – не возьмет ли он на всякий случай визитку Варнетта, где Варнетт написал, как его найти в Париже, и не даст ли ему знать, если вдруг, паче чаяния, передумает. Адольф сунул визитку в карман и вышел – вон из купе, вон из вагона, минуя тех двоих, что привели его.

Когда он отошел от станции, Адольф уверился, что теперь окончательно восторжествовал над Жаном-Тома. К тому же это была победа каждой женщины из номера семнадцатого, презиравшей Жана-Тома. По пути обратно в гостиницу его мысли перетекли к фильму, и он воображал чудесные сцены, видел их на улицах, стенах, в окнах перед собой, словно они проецировались через его глаза.

Через два дня он получил телеграмму от Авриля: «"Патэ" отказывается от сотрудничества. Прекращай производство».

Письмо от Авриля пришло на следующий день. В него была вложена вырезка из «Фигаро», в которой объявлялось, что производство «La Mort de Marat» остановлено. Авриль не пытался скрыть горькую обиду на Адольфа. Он написал, что юный режиссер «высокомерно промотал уникальную возможность», своим «скрытным, эгоцентричным» поведением на съемках убедив студию, что фильм никогда не будет закончен. Первым побуждением Адольфа было ничего не говорить команде. Но когда по городку распространились слухи, он был вынужден выйти к своим сотрудникам, собрав их в старом театре, где они снимали собрание. Он упрашивал их остаться с ним и помочь ему закончить фильм. Он умолял их поделиться идеями, как собрать денег, чтобы работать дальше. Люди были преданы ему и фильму, но у них были вопросы: сколько еще осталось снимать, сколько времени это займет, сколько это будет стоить – чего именно он все еще хочет добиться и как далеко намерен завести их. Когда он увернулся от этих вопросов, кто-то заметил, что длинные сцены, которые предстояло снимать либо в студии, либо в Париже, еще даже не начали ставить.

Он почувствовал, что все рассыпается; он увидел, как теряет все. Он знал только одно – он не может потерять свою картину, он сделает все, чтобы спасти ее. Он объявил, что соберет деньги, и отправил телеграмму в «Патэ», умоляя дать ему еще шесть месяцев и деньги на длинные сцены; он предложил показать им уже снятое, чтобы угомонить их. Он не получил от «Патэ» ответа. Он написал Аврилю. Он не получил ответа и от Авриля. Он телеграфировал в каждую студию в Париже и, не получив ответа, телеграфировал в студии в Берлине и в Риме. Ему пришли телеграммы, в которых выражался интерес к «Марату», а ему желали всего наилучшего, но, увы, ни гроша денег. Он телеграфировал Гриффиту в Америку. Гриффит ответил телеграммой, где говорилось, что он отчетливо помнит картину Адольфа, что он не раз просыпался по утрам, видя перед глазами лица из фильма; он, говорилось в телеграмме, надеется, что Адольф закончит фильм, он надеется также, что Адольф не имеет ничего против «Двух сироток»[19], гриффитовского собственного фильма о французской революции, но, писал Гриффит, у него возникли свои проблемы со съемками фильма, теперь уже об американской революции, и он может лишь поделиться наблюдением (вероятно, добавленным ради иронии), что, раз уж он так преуспел с французской революцией, возможно, французскому режиссеру больше повезет с американской – больше, чем американцу.

И конечно же, все это время Адольф избегал Жанин, глядя на нее жадно и с возмущением, которое она принимала за досаду, вызванную ее новой беременностью.

В одну длинную черную ночь Адольф сел на поезд в Париж.

Ничего в поведении Жана-Тома не изменилось; он был все так же вежлив и обаятелен, не кичился и не злорадствовал. Есть вещи, которые Варнетт должен понимать, сказал Адольф; и Варнетт спокойно слушал. Мне нужна Жанин, чтобы закончить картину, сказал Адольф. Без Жанин нет картины, без картины нет договора. Так что вам придется отдать мне деньги сейчас, при условии, что я передам ее вам, когда ее роль будет сыграна. Я не могу быть в ответе за то, не оставит ли она вас снова, продолжил Адольф, только вы отвечаете за то, чтобы удержать ее, когда заполучите. И наконец, она беременна. Это мой ребенок. У нас уже есть один сын. Я хотел бы, чтобы мальчика прислали мне, когда ему исполнится пятнадцать.