Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн

— Они сочтут вас неприветливым, — сказал Лоренц, вырвав его из воспоминаний. — Вы стоите здесь у дерева, тогда как все там. — Ом махнул в ту сторону, откуда доносились звуки скрипки, свирели и волынки; какофония из знакомых песен, приглушенная расстоянием и ветром, слышались только обрывки мелодий.

— Я охраняю дерево, — произнес Дитрих с крайней торжественностью.

— Охраняете? — Лоренц задрал голову к ярким украшениям, трепетавшим на верхушке ели. Ветер развевал флаги и гирлянды, так что дерево, казалось, тоже пританцовывало. — Кто может украсть такую вещь?

— Грим, быть может, или Экке. Лоренц засмеялся:

— Что за выдумки.

Кузнец опустился на корточки и прислонился к стене дома Аккермана. Он не был крупным человеком — по сравнению с Грегором настоящий карлик, — но он был закален подобно тому металлу, который ковал: устойчивый перед сильнейшими ударами и гибкий, как знаменитая дамасская сталь. У него были черные, как у итальянца, волосы, а кожа прокопчена дымом кузнечного горна. Дитрих иногда называл его Вулканом по всем очевидным причинам, хотя черты лица Лоренца были чрезвычайно изящными, а голос более высоким, чем можно было ожидать от мужчины с таким прозвищем. Его жена была красивой женщиной, солиднее и старше его, с крупными чертами лица и скромного поведения. Господь не благословил их союз ребенком.

— Я всегда любил эти истории, пока был молод, — признался кузнец, — Дитрих Бернский и его рыцари. Побеждающие Грима и прочих гигантов; обводящие вокруг пальца гномов; спасающие Снежную королеву. Когда я воображаю себе Дитриха, он всегда выглядит как вы.

— Как я?!

— Иногда я сочиняю истории о новых приключениях Дитриха и его рыцарей. Думаю, я мог бы записать их для себя, будь я обучен грамоте. В одном из них он отправляется во времени на подвиги против короля Этцеля — я думаю, она особенно хороша.

— Ты всегда можешь пересказать свои сказки детям. Тебе не нужно быть грамотным для этого. Знаешь ли ты, что настоящим именем Этцеля было Аттила?

— Да ну? Но нет, я никогда не осмелюсь пересказать свои истории. Они не настоящие, а только фантазии, которые я выдумал.

— Лоренц, все рассказы о Дитрихе — фантазии. Шлем-невидимка Лорина, заколдованный меч Витта, русалкин браслет, который носил Вильдебер. Драконы, великаны и гномы. Ты когда-нибудь видел своими глазами все это?

— Ну, я всегда полагал, что в это подлое время мы позабыли о том, как ковать заколдованные мечи. А что до драконов и великанов — да ведь Дитрих и остальные герои их всех извели.

— Их всех извели! — засмеялся Дитрих. — Да, это бы сохранило верность гипотезы.

— Вы сказали, что Этцель существовал на самом деле. А готские короли — Теодорих и Эрманарих?

— Тоже. Они все жили во франкскую эпоху.

— Так давно!

— Да. Именно Этцель убил Эрманариха.

— Ишь ты. Вы видели?

— Видел что?

— Если они были на самом деле — Этцель, Герман и Теодор — почему тогда не карлик Лорин и не великан Грим? Не смейтесь! Я встретил однажды коробейника из Вены, и он рассказал мне, что, когда там возводили собор, строители обнаружили в земле огромные кости. Так что великаны были на самом деле — и их кости были сделаны из камня. Они из-за этого назвали портал собора «Воротами великанов». Они не сделали бы этого, будь это все только выдумками. Священник почесал голову:

— Альбрехт Великий описывал такие кости. Он, как и Авиценна, полагал, что они превратились в камень в результате какого-то минерального процесса. Но они могли быть и останками огромных животных, погибших во время Потопа, а не великанов.

— Возможно, тогда костями дракона, — предположил Лоренц с лукавым видом, наклонившись поближе и заговорщицки положив ладонь на руку Дитриха.

Дитрих улыбнулся:

— Ты так думаешь?

— Ваша кружка пуста. Я схожу за еще одной. — Лоренц поднялся на ноги и, после секундных колебаний, сказал вполоборота: — Здесь болтают…

Дитрих кивнул:

— Здесь это обычное дело. О чем?

— Что вы слишком часто уходите в лес с фрау Мюллер. Дитрих прищурился и посмотрел в свою пустую глиняную кружку. Эта сплетня неожиданно удивила его.

— Говоря прямо, мой друг, герр учредил лазаретто…

— …в Большом лесу. Разумеется! Но насчет фрау Мюллер мы знаем, откуда ветер дует, и если она в самом деле заботится о прокаженных, значит, тут что-то должно быть не так.

Дитриха самого удивляло, что эта эгоистичная и спесивая женщина столь упорна в своем милосердии.

— Поспешное суждение — это грех, Лоренц. Кроме того, с нами часто ходит Макс Швейцарец.

Кузнец пожал плечами:

— Двое мужчин в лесу с его женой — это едва ли утешит мельника. Я всего лишь сказал о том, что слышал. Я знаю… — Он остановился и перевернул кружку вверх дном. Взгляд опустел, словно глаза покинула душа. Остатки пива капали в грязь. — Я знаю, что вы за человек, и потому я верю вам.

— Ты мог бы попытаться верить с большей уверенностью, — резко сказал Дитрих, так что Лоренц повернул к нему удивленное лицо, а затем поспешил отправиться по своему поручению. Кузнец был добрым человеком — даже удивительно добрым с учетом его силы, — но он испытывал женскую страсть к сплетням.

К нему пришли Феликс и Ильзе, чтобы отдать пару кур за освящение дома. Дитрих и хотел бы отказаться, но уже близилась зима, а даже священнику нужно есть. Яйца — вещь ценная, а потом и жаркое можно сделать. В ответ Дитрих порылся в заплечном мешке, достал оттуда деревянную куклу и отдал ее их малышке. Он остругал фигурку, чтобы очистить от подпалины и заменил обгоревшие ручки и ножки свежими палочками, какие отыскал. Волосы срезал с собственной головы. Но Мария уронила подарок в грязь и закричала:

— Это не Анна! Это не Анна!

И она убежала в отстроенный заново дом, оставив Дитриха согбенным в пыли.

Вздохнув, он убрал куклу обратно в мешок. Дело не в ней, подумал он. Кукла — всего лишь фигурка из палочек и тряпья. В них не было ничего ценного.

Он поднялся и взял деревянную клетку с кудахчущими курицами.

— Пойдемте-ка, кумушки-куры, — сказал он, — я знаю тут одного петуха, который жаждет встретиться с вами.

Починка любой вещи, подумал он, вернувшись в свой домик, никогда не превращает ее в прежнюю. Какие части ни замени, воспоминания заменить невозможно.

* * *

За два года до смерти, когда святой Франциск Ассизский истово молился на горе Альверне, на его теле неожиданью проступили священные раны Христовы. Спустя три четверти столетия папа Бенедикт XI, болезненный, образованный, миролюбивый человек, которому приходилось нелегко за пределами его доминиканского ордена, в качестве жеста доброй воли по отношению к соперникам, учредил праздник в честь этого события. Поэтому, хотя то и был день памяти святой Хильдегарды из Бингена, Дитрих прочел мессу Mihi autem в честь Франциска в качестве братского жеста к гостю его дома. Это, возможно, разочаровало Терезию, поскольку ока особо почитала аббатису Хильдегарду, авторессу знаменитого медицинского трактата; но, даже если так, Терезия ни словом не выказала протеста;