Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Столкнул и просто ушел?

Кто вообще так поступает с людьми? И почему именно с ним? Что он такого сделал?

[Ответа не было. Мужчина скрылся.

Перед глазами Лотто замаячило нежное лицо стюардессы. Ее ноздри раздулись, как у лошади, когда она коснулась его шеи. Лотто закрыл глаза. Последнее, что он услышал, – чей-то крик.]

Рентген показал перелом.

На всю левую часть тела Лотто наложили гипс, затянули его в ремни, запутали в марлю и напичкали таблетками, от которых у него возникло чувство, будто его тело засунули в плотный резиновый кокон. Если бы в нем были эти таблетки во время падения, то он ударился бы об асфальт только для того, чтобы отпружинить повыше и вспорхнуть с голубями ввысь, а после славно расслабиться с ними на крыше аэропорта. По пути в город он фальцетом спел гимн Земле, Воздуху и Огню. Матильда позволила ему съесть два глазированных пончика, и Лотто разрыдался, потому что это были лучшие пончики в его жизни, настоящая пища богов.

Теперь им придется провести за городом все лето, а ведь его пьеса «Ледяные кости» находились в стадии репетиций и ему надо было присутствовать на них. Но что он может сделать в таком состоянии? Он не сумеет взбираться по лестницам на декорации и не решится просить режиссера носить его. Да он даже не способен взобраться по лестнице в их квартирку!

Он сидел на лестничном пролете, разглядывая черно-белую плитку. Матильда бегала туда-сюда, перенося из квартиры в машину еду, одежду и все, что могло бы им понадобиться.

Дочь управляющего выглянула из-за двери и смущенно посмотрела на Лотто.

– Эй, привет, малышка! – обратился к ней Лотто.

Девочка сунула в рот палец, а когда вытащила, он был весь мокрым.

– Что это за странненькая бедолажка сидит тут на лестнице? – спросила она, словно маленькое эхо какого-нибудь взрослого.

Лотто позвал управляющего. Тот высунулся из своей двери, чуть более красный, чем обычно, окинул взглядом гипс и повязку Лотто, сграбастал ребенка, вернул в квартиру и быстро захлопнул дверь.

В машине Лотто залюбовался Матильдой. Какая же гладкая и нежная у нее кожа, точно рожок мороженого. Ему хотелось облизать ее. Если бы вся левая часть его тела не была залита гипсом, он бы точно ударил по кнопке аварийной остановки и вылизал Матильду, как корова – соляную голову.

– Все дети – придурки, – сказал он. – Боже, благослови их. Мы могли бы завести такого, Эм. Особенно сейчас. Ты все лето будешь моей сиделкой, так что у тебя бесплатная лицензия на использование всего моего тела и на самое безумное желание, какое у тебя есть. В результате мы могли бы произвести на свет очаровательного маленького ссыкунишку.

Они уже давно не использовали противозачаточные средства, да и ни один из них не был болен, так что вся проблема заключалась исключительно в удаче и времени. Но когда он не был пьян или под кайфом, всегда был более осторожен, спокоен и чувствителен к ее желаниям.

– Похоже, эти твои таблетки просто супер, да? – спросила Матильда. – Со стороны точно супер.

– Сейчас как раз пора, – настаивал Лотто. – Даже больше, чем пора! У нас есть деньги, дом, и ты еще… можешь забеременеть. Твои эти скоро могут сморщиться, и все. Нам уже сорок. Еще немного, и мы рискуем заполучить ребенка с подтекшей крышей. Нет, не то, чтобы иметь ребенка-тупицу очень плохо. Умники быстро просекают что к чему и сбегают, не успеешь и оглянуться. Тупица задержится дольше. Но, с другой стороны, если мы еще немного затянем с этим делом, то пиццу на его день рождения будем нарезать, когда нам будет по девяносто три. Нет, нужно заняться этим как можно скорее. Например, когда доедем. Когда доберемся до дома, я забеременею тебя к чертовой матери, так и знай.

– Это самая романтичная вещь, которую ты мне когда-либо говорил, – сказала Матильда. Они съехали с грунтовой дороги, и под колесами зашуршал гравий.

А вот и знакомые вишни. Господи, они живут в вишневом раю.

Стоя у задней двери, Лотто наблюдал за тем, как Матильда открывает стеклянную дверь и выходит на веранду, спускается по траве к новенькому сияющему бассейну. Возле него возились два загорелых, мускулистых садовника. Их тела поблескивали на солнце. Белоснежное легкое платье великолепно смотрелось на точеной фигурке Матильды, а в сочетании с коротко остриженными платиновыми волосами делало ее просто ошеломительной. Она сама, раскаленное от солнца небо, мускулистые садовники – все это было просто невыносимо для сердца драматурга. Живая картина. Лотто внезапно сел. Его глаза заволокло чем-то теплым.

Вся эта красота была его апогеем, его удачей. Но на самой глубине этой впадины счастья все же скрывалась крошечной субмариной непонятная, странная боль…

ЛОТТО ПРОСНУЛСЯ В ПРИВЫЧНОЕ ВРЕМЯ, выныривая из странного сна, в котором он плескался в гигантском, намного больше его самого джакузи, заполненном воздушным пудингом. Лотто старался изо всех сил, но никак не мог из него выбраться. В конце концов мучения стали просто невыносимыми, и он застонал так громко, что разбудил Матильду. Она склонилась над ним, обдавая ужасным со сна дыханием. Ее волосы щекотали его щеку.

Когда она чуть позже вошла в комнату с подносом, груженным яичницей, сырным кремом с луком, черным кофе и влажной розой в вазочке, ее лицо было подсвечено непонятной радостью.

– Тебе нравится, когда я такой, да? – проворчал Лотто, кивая на свое увечье.

– Впервые за весь наш брак – да, – сказала Матильда. – Ты впервые не напоминаешь мне ни черную дыру депрессии, ни маньяка-трудоголика. Это мило. Теперь, когда ты не можешь сбежать, мы можем даже фильм посмотреть, да еще и до конца! – сказала Матильда, затаив дыхание, и даже слегка покраснела [Бедняжка!]. – Или мы могли бы вместе поработать над каким-нибудь романом.

Лотто попытался улыбнуться, но ничего не вышло. Утром мир почему-то выглядел намного хуже, и с Матильды вдруг сползла вся ее глазурь. Яйца заплыли жиром, кофе был слишком крепким, и даже запах розочки в вазе сейчас внушал ему отвращение.

– Или нет, – поколебавшись, сказала Матильда. – Это была просто идея, я не…

– Прости, любимая, – сказал Лотто. – Кажется, у меня пока нет аппетита.

Матильда поцеловала его в лоб и прижалась к нему прохладной щекой.

– У тебя жар. Принесу тебе эту твою волшебную таблетку.

С этими словами она ушла, и Лотто пришлось обуздать свое нетерпение и подождать, пока она сходит за водой, открутит крышку бутылки, наполнит стакан и таблетка наконец окажется у него на языке.

МАТИЛЬДА ПОДОШЛА К ГАМАКУ, где Лотто мрачно созерцал, как солнечные брызги проливаются из шумящей листвы деревьев и сверкают на поверхности бассейна. Его бутылка бурборна опустела на треть, хотя на часах и было всего половина пятого. Но кому какое дело? Ему никуда не надо идти, не надо ничем заниматься. Лотто был в глубочайшей депрессии, совершенно и абсолютно разбит. Секвенция Перголези «Stabat Mater» разрывала колонки в столовой так, что долетало даже до Лотто в его гамаке. Он хотел позвонить матери и закутаться в ее милый, нежный голос, но вместо этого смотрел документальный фильм о Кракатау на своем ноутбуке. В его голове клубились фантазии о том, как выглядел бы мир, если бы его покрыл вулканический пепел. Как если бы какой-нибудь вредный ребенок схватил его и измазал черными и серыми мелками. Все воды загрязнились бы, деревья обратились в прах и смешались с пеплом, а весь этот чудесный дерн покрыл бы слой блестящего масла. Царство Аида. Асфоделевы поля покаяния и наказания, крики, разрывающие ночь, клекот костей мертвецов. Лотто блаженствовал в созданном им же ужасе. Упивался своим несчастьем и сломленностью. Было в этом какое-то мазохистское удовольствие.