Секрет русского камамбера - Ксения Драгунская

Я хотела бы читать хорошие книжки, разговаривать о прочитанном с кем-нибудь умным и добрым, как отец Андрей, хотела бы говорить правильным, даже нарочито старомодным русским языком, печь пироги, собирать букеты, заниматься огородом, садом, домом… Жизнь поповны, а потом и попадьи в деревне с храмом, который любят прихожане, была моей мечтой. Да, я мечтала стать женой священника и с нетерпением ждала окончания «курсов», чтобы поехать к отцу Андрею, он наверняка смог бы подыскать мне жениха. Навсегда забыть ненавистный детдомовский лексикон. Однако оказалось, что он мне ещё пригодится.

Скоро у меня началась ещё одна «другая жизнь».

Недосягаемость для жителей провинции сказочной, обрастающей легендами, богатой Москвы уже давно всех, как тогда говорили, «реально выбешивала».

Продажа билетов до Москвы через Интернет была запрещена, а в кассе тебе могли задать любой вопрос и потребовать любую, самую идиотскую и абсурдную, абсолютно издевательскую справку.

И вот в конце концов — прорвало.

Где-то, в районе Тамбова, кажется, группа молодёжи собралась в Москву на концерт каких-то знаменитых рок-музыкантов. Были куплены билеты на концерт через Интернет, и теперь им оставалось только купить заветные билеты до Москвы. Их уже несколько раз заворачивали, морочили справками и расписками и в конце концов за пятнадцать минут до поезда опять к чему-то придрались. Молодые люди по мобильным вызвали «подкрепление», разгромили кассу, снесли охранников и штурмом взяли поезд. В поезде ехали и жители глубинки, целиком разделявшие их гнев. Вместе они хорошо порезвились. Не доехав до Москвы, поезд был остановлен войсками безопасности, но новость о штурме поезда на Москву жителями провинции попала в Интернет, и примеру тамбовских ценителей рок-музыки последовали жители Центральной России. Начались массовые захваты поездов, на блокпостах при въезде в столицу шли настоящие бои…

Несколько наших «курсантов» бросили занятия и поехали «валить Москву».

Занятия в санатории ещё продолжались. Инструкторы и кураторы говорили нам, что ситуация под контролем и виновные будут наказаны со всей строгостью. То же самое мы слышали каждый вечер по телевизору. Однако через несколько дней отключили Интернет и телевидение, причём не только в нашем санатории, но и по всей Центральной России.

На поездах, автобусами и на автомобилях соотечественники, хорошенько вооружившись кто чем мог, ехали навестить столицу своей родины.

При неработающем Интернете и телевидении мы питались исключительно слухами. Якобы полиция и ОМОН перешли на сторону погромщиков. Якобы в Москве чиновников и депутатов вытаскивали из кабинетов и казнили прямо на улицах. Правительство и президент якобы эвакуировались на Северный Кавказ, и с тех пор о высшем руководстве страны никто не вспоминал. Полиция переходила на сторону погромщиков, вливалась в их ряды.

Город пал под натиском своего же, пусть и довольно удалённого, родного народа.

Командующий московским гарнизоном, уроженец подмосковных Люберец и, по слухам, порядочный человек, обратился за поддержкой в Питер. Власти Питера пообещали подмогу, но в тот же день достоверно выяснилось, что Питер помогает погромщикам оружием.

Москвичи спасались как могли, разбегались по малым городам, прятались. Над ними издевались. Никто не хотел помогать этим людям, в одночасье потерявшим всё. Все словно не понимали, что в столице живут не только жулики и богатеи, но и люди, родившиеся там и из последних сил держащиеся за родной город, работающие на нескольких работах, чтобы справляться с дороговизной…

Иногда возникала полная путаница. Например, официальная Беларусь была против Москвы, но простые жители, проявляя чудеса героизма и самопожертвования, пытались спасти город. Русские из Прибалтики и Средней Азии готовы были жизнь отдать за Москву.

Война между Москвой и остальными переросла в войну всех против всех.

По всей Центральной России началось что-то дикое — автомобилисты и пешеходы убивали друг друга, одинокие и многодетные словно соревновались в жестокости. Курящие и некурящие выжигали друг другу окурками глаза… Говорят, были случаи столкновений между мужчинами и женщинами, особенно тяжёлыми увечьями кончавшиеся для мужчин. Какая-то неслыханная, вековая, дикая ненависть всех ко всем вдруг выплеснулась на поверхность. Те же люди, спокойно работавшие, сажающие цветочки на своих шести сотках, попивающие пивко и мирно смотревшие юмористические передачи по выходным, оказались озлобленными до полного одичания, готовыми на дикие жестокости по отношению друг к другу. Это было похоже на бунт в нашем детдоме. Бессмысленная жестокость и разрушения. Нация детдомовцев.

Однажды на занятиях нам сказали, что создан комитет национального спасения и что некоторые из нас, «отобранных», приглашены на заседание. Первой назвали мою фамилию.

Мы ехали довольно долго, иногда сворачивали с обычных дорог на просёлочные, перед которыми был знак «движение запрещено», но мы смело ехали под знак, затем сворачивали на лесную дорогу, и очень быстро под колёсами появлялся превосходный асфальт — это были дороги военного назначения. Мы прибыли в маленький городок с мудрёным угро-финским названием с окончанием «тьма».

Здесь, в четырёхстах километрах к северо-востоку от убиваемой столицы, было ещё тише, чем в нашем золотошвейном захолустье.

Возле городка был монастырь, там едва начались и теперь были прерваны восстановительные работы, хотя в монастыре жило несколько молодых послушников. Маленький, окружённый толстыми стенами Варварин монастырь и несколько домов вокруг образовывали населённый пункт Варварин Посад в пятнадцати километрах от городка. Там размещался штаб Временного Чрезвычайного Комитета по Национальному Спасению.

В большой комнате сидело много народу, в основном мужчин, военных и штатских. Были и священники. Когда первый раз в жизни я увидела копчёную ветчину (ни в детдоме, ни в училище, ни в общаге мы таких продуктов не встречали), я тут же вспомнила лица этих священнослужителей. Безукоризненно гладкие, загорело-розовые лица и белые-пребелые, как в рекламе пасты, зубы. Бороды чрезвычайно пушисты и даже на расстоянии тонко пахли духами.

Вот, оказывается, какие батюшки бывают! Отец Андрей, худой и высокий, в латаном свитере поверх подрясника, с двумя металлическими зубами, или наш детдомовский батюшка, замученный, понурый, вечно спешащий и пахнущий жареным луком… А тут такое диво…

О глубочайшем социальном неравенстве даже среди православных священников можно было легко догадаться.

Люди стали приветливо разговаривать с на-ми, прибывшими боепослушниками, задавать вопросы.

— Не то, не то, всё не то, — вдруг капризно сказал противного вида мужчина, с белым лицом и очень красными губами.

Мне показалось, что я видела его по телевизору и что он какой-то уважаемый деятель искусства.

— Это полумеры, «мёртвому припарки», надо смелее… Надо обострить образ… Нужна юродивая, настоящая юродивая, — говорил он. — Хромая, косая, гугнивая, а не этот «русский сувенир» со значком «ГТО», — он неприязненно, почти брезгливо окинул меня взглядом.