Букет кактусов - Лариса Уварова

С трудом втиснув сумки в дальний угол просторной комнаты, Мелешкина-Ребрицкая с размаху плюхнулась на софу и широким жестом швырнула свою кожаную куртку на кресло. Подруга последовала ее примеру.

– Вот мы и дома, Сашок. Господи, как ноги гудят... Гори она синим огнем, моя базарная суббота – не пойду! «Не могу и не хочу!» – пропела она басом, подражая Пугачевой.

– Как, ты собиралась сегодня торговать? Прямо с самолета?!

– А как же? Если б тебя не встретила – так прямехонько бы в Лужники, не заезжая домой.

– Что значит «в Лужники» – на стадион, что ли?

– «На стадион»! Это ж теперь самая крутая во всей Москве барахолка! – Маринка засмеялась. – Темнота ты, Сашка! Святая простота... Ничего, за недельку пооботрешься, привыкнешь. Я тоже вначале думала, что никогда к этому бардаку не привыкну, а вот видишь... Ладно, не бери в голову! Сегодня гуляем!

Она затормошила подругу.

– Сашка, Сашка! Это ты – здесь, у меня... Я все еще не верю! Ты что такая смурная – не рада, что ли?!

– Иди ты – «не рада»... Прости, это я из-за Миши: все никак в себя не приду.

– Хватит об этом, поняла? Не будем, Сашок, довольно... Давай сегодня оторвемся, отдохнем, а? Посидим как люди, выпьем, вспомним хорошее... всех наших. Вот что, ты топай в ванную, это, наверное, для тебя сейчас самое актуальное. Горячая вода, кажется, есть. А я сбегаю в гастроном, а то в холодильнике небось мышь сдохла.

– Постой, Маринка, не трещи. А где твоя дочка?

– У мамы, под Калининградом. Вот, посмотри на нее, мою зайку!

Мелешкина метнулась к итальянской «стенке» и вытащила из-за стекла цветную фотографию толстощекой улыбающейся малютки. У Александры сжалось сердце: очаровательная кареглазая девочка была маленькой копией своего отца. Потом глаза затуманила давняя, но не забытая картина. Кровавая лужа на полу под ногами... Разрывающая, шрапнельная боль уходящей из тебя жизни... Женщина в белом халате, ее слова: «Отрицательный резус... Жаль, моя милая, очень жаль!»...

«У нас будут дети, Шурик, но не теперь же...» Не теперь, Борис Феликсович, не теперь. Никогда. Но об этом не положено знать никому – даже Маринке.

– Ты что, Сашок? Тебе плохо?!

– Нет, не волнуйся. Просто устала... Она прелесть, Маринка!

– Да. Если б ты знала, как я скучаю... Я отвезла Машутку к родителям, когда Ребрицкий окончательно оборзел. В Москве стало для нее небезопасно, понимаешь? Да и работу надо было искать, а как я с маленьким ребенком?..

Вытащив из кармана куртки пачку сигарет, она протянула ее Александре, но та отрицательно качнула головой.

– Спасибо. За семь лет так и не научилась.

– Да ну?! Ты молодец, Сашок. Сила! А я вот, как видишь... – Словно извиняясь, Маринка неопределенно махнула рукой с сигаретой. – В общем, дошла я до того, что хоть на панель иди, честное слово! А тут познакомилась по случаю с девчонками, что торгуют в Лужниках, они меня и сагитировали. Вступай, говорят, в наш «профсоюз», ты контактная, у тебя получится. Доходы не Бог весть какие, но крутиться можно. Вот я и махнула рукой: была-не была! Нашлись добрые люди, ссудили «бабками» – на раскрутку, значит, чтоб товар закупить. Потом отдала с процентами. Вот так, Сашок, и кручусь – уже полтора года...

– И долго еще?

– Что – долго? – не поняла подруга.

– Я говорю – надолго тебя хватит? Это ж не жизнь, Маринка.

– Насколько хватит, настолько и хватит. Это моя жизнь, мои проблемы. Ну, а ты-то сама что думаешь делать?

– Для начала – займу денег, вот хоть у тебя, и съезжу в Звенигорск, на могилки.

Маринка снова помрачнела.

– Да... Не дождалась Тамара Васильевна, бедная...

– Не надо, Мелешкина, а то опять разревусь! Маму не вернешь. Не прощу себе, что даже похоронить ее не могла. Ах, тетя Оля, Ольга Ивановна... Сообщила уже потом. Может, удалось бы как-нибудь вырваться!

– Ерунда, ничего бы тебе не удалось. Только извелась бы вконец и, не дай Бог, наделала бы глупостей. Ты же бешеная, Сашка! Правильно она сделала, что не сообщила. А я была на похоронах, знаешь...

– Спасибо.

Подружки помолчали.

– Ну хорошо, съездишь ты, а потом?

– Потом... Потом – суп с котом! Не знаю, Маринка, родненькая, ничего еще не знаю... Надо там осмотреться маленько. Разузнать насчет работы, решить, что делать с квартирой. Она же кооперативная, наверное, что-то стоит. Тетя Оля писала, что мама оставила завещание на меня, успела... Может, продам, а себе куплю что-нибудь поменьше. В общем, на «потом» у меня одни вопросы и ни одного ответа!

– Ну ладно, совсем я тебя заболтала, а ты у меня грязная и голодная! – Мелешкина решительно поднялась на ноги и открыла дверцу шкафа-»купе». – Вот тебе полотенце, а все остальное найдешь в ванной. Чистое белье у тебя есть?

– Обижаешь, начальник!

Даже лучшей подруге Александра не спешила признаться, какое дельце было у нее намечено «вторым пунктом» – после посещения родного пепелища. Впрочем, она не соврала, ее программа-максимум пока и вправду состояла из одних вопросов. И на самом деле требовала прежде всего осмотреться, составить план действий, раздобыть необходимую информацию. А главное – деньги, деньги и еще раз деньги... Вот почему Саша Александрова подумывала о продаже материнской квартиры, хотя все ее существо восставало против этого.

Александра направилась в ванную, предвкушая давно забытое удовольствие. Ого, да у Мелешкиной и тут весьма недурственно... Белоснежная, сверкающая сантехника... Голубоватый кафель с нежным узором-»паутинкой»... Батарея всевозможных флаконов, флакончиков, баночек и скляночек на полке сбоку...

Ванна наполнилась за считанные минуты, Саша только-только успела отобрать на полочке все необходимое и раздеться. Усаживаясь в восхитительно горячую воду, над которой парили пушистые ароматные облака лавандовой пены, девушка неосознанно ухватилась за трубу отопления, извивающуюся по задней стенке ванной. В блаженно затуманенное сознание Александры стучались еще какие-то ассоциации, смутные воспоминания... Но никак не могли достучаться. Она с наслаждением прикрыла глаза и, откинув голову на край ванны, погрузилась в голубоватую пену почти по самый нос. Не хотелось шевелиться, не хотелось думать – хотелось только спать и мечтать во сне...

«Вот так же и она в тот день, двадцать восьмого апреля девяносто первого, забралась в горячую ванну и расслабилась. Наверное, тоже думала о чем-то приятном... Хотя нет: я же ей испортила настроение, она была на взводе. Но в остальном все очень похоже: интерьер, лавандовая пена для ванны... Я помню: там на полу, в луже, валялся пузырек, точно такой же, какой был у Маринки – потому-то я и обратила на него внимание, несмотря на весь ужас ситуации. Вижу, Мелешкина до сих пор не изменила своим вкусам... Что же случилось с Ольгой, что?! Отчего произошел разрыв сердца? Ведь она была еще молода – только сорок... Правда, Борька упомянул как-то, что его мачеха „наглоталась корвалола“, но он смеялся над этим, говорил, что она придуривается... Господи, я, наверное, свихнусь, сломаю себе мозги на этой загадке! Семь лет, изо дня в день я думала о ее смерти, но ответа нет до сих пор. И никогда не будет! Потому что это и в самом деле был несчастный случай. Ее сердце не выдержало высокой температуры, наверное, вода была слишком горячей... Да, конечно! Ольга перегрелась в ванне, другого объяснения нет. Единственная нестыковка – этот странный Борькин звонок... Впрочем, этому звонку могут быть тысячи самых невинных объяснений. Он же просто не захотел ничего объяснять. Не захотел спасти меня от тюрьмы – ну, хотя бы попытаться...»