Смерть таится в рукаве - Эрл Стенли Гарднер

Тебе что, не по себе от моих слов, милая? И этому молодомучеловеку тоже? Что ж, если так, я об этом совсем не жалею. Вы сами пришли, я васне приглашала. Я рада вас видеть, но чувства свои подавлять не собираюсь. Я этоникогда не делала и делать не буду. Женщина создана для чувств. Я знаю, чтопредставительницы твоего народа говорят о терпении, о смирении и покорности,тогда как в вас самих чувства так и бурлят, вроде кипящей воды под крышкойчайника.

Соу Ха перехватила взгляд Терри и кивнула головой. Уходя,она протянула руку Хуаните:

— До свидания!

Хуанита обняла китаянку, прижала ее к себе, потом отступиланазад и устало махнула рукой.

— Приходите еще, — пригласила она, — и еслиувидите, что окно разбито, ищите меня внизу во дворе.

Дверь за ними захлопнулась, они стали спускаться полестнице.

Соу Ха повернулась к Терри.

— Вы видели портрет? — спросила она почти шепотом.

Терри Клейн мрачно кивнул.

Терри Клейн свернул на Гранд-авеню и сбавил скорость додесяти миль в час. Соу Ха, сидевшая рядом с ним, смотрела прямо перед собойсквозь ветровое стекло, взгляд ее ничего не выражал. С тех пор, как онипокинули квартиру Хуаниты Мандры, она не проронила ни слова.

Терри пытался тщательнейшим образом проанализировать событияпоследнего часа, поэтому он был благодарен Соу Ха за молчание. Это характернодля китайцев, подумал он, она сказала, что имела сказать, и теперь молчит.Девушка его собственной расы наверняка не отказала бы себе в удовольствиивысказать свои соображения или забросать его градом вопросов. Соу Ха жеукрылась в храме самых сокровенных мыслей, предоставив возможность и емусделать то же самое.

Перед ними лежал причудливый, порожденный таинственнымсмешением Востока и Запада мир — мир Чайнатауна в Сан-Франциско. Китайскиеиероглифы горели неоновым огнем, в кровавых отблесках которого густой туман,казалось, превращался в вино. В зеркальных витринах, ярко освещенныхэлектрическим светом, красовались тончайшей работы вышивки, выполненныеискусными руками при дрожащем пламени стареньких лампадок.

Терри остановил машину перед одной из этих витрин. Онзадумчиво посмотрел на шелковое пестрорядье.

Его слух тронули нежные звуки голоса Соу Ха:

— Вы думаете об этой художнице? Не отводя глаз отвитрины, он покачал головой и грустно сказал:

— Знаете, Вышитое Сияние, я думаю об этом мерзком, допредела деформированном мире, где все поставлено с ног на голову, где женщиныслепнут за несколько лет от того, что вынуждены сидеть по многу часов притусклом свете за вышивками, покупаемыми потом людьми, слишком ленивыми даже длятого, чтобы заштопать свои продырявившиеся чулки.

— Таков закон жизни, — заключила она субежденностью фаталиста.

— Нет, это не закон жизни, это закон, установленныйсамим человеком. Это такой порядок вещей, при котором одна ошибка громоздитсяна другую, — горько возразил Терри, — причем ущербность заложена внем изначально. И вот когда этот порядок приобретает законченную форму, вдругвыясняется, что в нем нет никакой логики. Все самым невероятным образомзапутано, одна ошибка так легко влечет за собой другую, что просто невозможноопределить, в чем, собственно, корень зла. Вы понимаете о чем я, Соу Ха? Однаждыв Гонконге я видел женщину. Было далеко за полночь. Она сидела на тротуаре ивышивала при тусклом свете уличного фонаря. Рядом на жестком цементе спали двеее дочери. Одной было лет одиннадцать — двенадцать, другой — около девяти. Светот уличного фонаря был слабым и красноватым. Женщина наклонилась вперед и,напрягая зрение, следила за каждым старательно выводимым стежком. Время отвремени она отвлекалась от своего занятия, чтобы грязным рукавом платьявытереть слезы, которые текли у нее из глаз от чрезмерного напряжения. Пройдетвсего несколько месяцев, и она ослепнет, подумал я тогда. Быть может, тавышивка, за которую она выручила потом несколько центов, красуется теперь вэтой ярко освещенной витрине.

Теплые пальцы Соу Ха сжали ладонь Терри Клейна.

— Я рада, Перворожденный, что вы думаете об этом.Женщине в Китае вы не поможете, но попытайтесь помочь своей художнице.Спокойной ночи.

Она открыла дверцу машины, легко выскользнула наружу и почтитут же была проглочена толпой, которая бесконечным шаркающим потоком текла поузкому тротуару.

Легкий перестук китайских башмачков, лязгающий звонтрамваев, певучие интонации кантонского диалекта, пробивающиеся сквозь журчаниевключенного мотора… Некоторое время Терри сидел совершенно неподвижно. Затемнажал на ручку переключения передач и отпустил педаль сцепления.

Убедившись в том, что его никто не преследует, он поехал вмастерскую Веры Мэтьюс.

Альма Рентон открыла дверь только после того, как онпостучал во второй раз и тихо назвал ее по имени. Она устала настолько, чтокожа на лице приобрела серый оттенок; чтобы скрыть его, ей пришлось прибегнутьк помощи помады и румян. Но на лице, тронутом печатью столь глубокой усталости,ярко-красные губы и нарумяненные щеки смотрелись смешно и нелепо.

Радостно вскрикнув, она бросилась к нему в объятия и крепкоприжалась к его груди.

— Терри! Я так рада, что вы вернулись! Время тянулосьтак медленно, я вся извелась.

— Вы не отвечали на телефонные звонки, — сказалон.

— Я боялась, Терри. Я подумала, что, если это звонятВере, мне придется объяснять, кто я такая и что я здесь делаю, ну а если мне… Япросто не решилась бы… Я не должна никого видеть до тех пор, пока…

— Пока? — спросил он, когда она в нерешительностизамолчала.

— Пока не придет Синтия.

— Синтия у прокурора округа.

— Я знаю. Садитесь, Терри. Там на столе виски, вода,лед. Налейте себе сами, а мне не надо.

— А может, все-таки выпьете, чтобы взбодриться?

— Нет, нет, я уже пробовала. Бесполезно.

— Что, так плохо? — Терри устроился в кресле рядомсо столиком и бросил в бокал несколько кусочков льда.

Положив ногу на подлокотник кресла, она смотрела на Терри,который поверх льда плеснул в бокал совсем немного янтарного цвета жидкости изалил все это шипящей газированной водой из сифона.

— Терри, а вы, похоже, не очень-то любите спиртное?

Он вопросительно поднял брови.

— Бокал для вас как прикрытие, что-то вроде запасноговыхода, через который в случае чего можно улизнуть, — сказала она. —Вы вот вроде бы собираетесь сообщить мне что-то очень важное, но в то же времяне хотите, чтобы я поняла, насколько это важно. Поэтому сидите, вертите в рукахбокал, водите пальцами по его влажной поверхности и делаете какие-то замечания,которые кажутся такими незначительными, и вместе с тем сколько в них смысла изначения.