Полуночный танец дракона (сборник) - Рэй Брэдбери

– Он этого больше не может.

– Кто его знает… Нет, он все может. И за завтраком я тоже боюсь снимать трубку. Помнишь, какие у нас были замечательные завтраки и обеды? Мы шли куда-нибудь в «Grand Cascade» или ехали за город, в «Hotellerie du Basbreau» или к «Pierrefonds», чтобы съесть по сэндвичу, и он всегда заказывал к сэндвичам самое лучшее вино, отчего они казались вкусными, словно манна небесная. Еще мне вспоминается «Hotel de la Poste» в Авиньоне… Интересно, сколько во Франции таких отелей?

– Я… – пробормотал Ральф Фентрисс. – Я…

– А какой там подавали невероятный томатный суп! Как-то раз мы заказали его три раза подряд и выпили за обедом несколько бутылок «Le Corton». И нам потом повезло, что нашелся свободный номер, возвращаться в Париж на машине мы уже не могли, и тебе пришлось спать в ванной.

– Я не хотел вам мешать.

– Сэм тогда сказал, ты можешь лечь с нами, только отвернись лицом к стенке…

– Старик Сэм…

– Он ведь не шутил.

– Не удивляйся, Эмили, это было еще до тебя.

– Как же, как же… – усмехнулась его жена. – Это было шесть лет назад, Уилме тогда исполнилось уже четырнадцать.

– Ахда…

– Ничего страшного. Если ты помнишь, я сама тебя туда отпустила. Я привыкла доверять Сэму.

– Старик Сэм… И тем не менее я предпочел остаться в ванной и даже заткнул уши салфетками.

– Надеюсь, мы тебя не обидели?

– Несколько стонов и криков радости никого не обидят.

Он вновь наполнил вином бокалы.

– А помнишь, как Сэм попросил мэра Парижа перекрасить Эйфелеву башню в другой цвет? И ее перекрасили в мягкий оранжевый и теплый коричневатый цвета, как у большинства парижских зданий… Еще он боролся за то, чтобы сохранить старые автобусы с открытыми задними площадками, на которых так любили разъезжать по Парижу молодые люди, окликая встречных девушек…

– Да, так оно и было!

– И именно он, а не Общество любителей Хемингуэя включил в список журнала «Уикли тур» бар Гарри на маленькой аллейке возле «L'Opera», где можно было съесть вкусную сосиску, запив ее дешевым пивом, и послушать рассказы бармена, который помнил Папу. И тут же, за углом, на Place Vendéme управляющий отеля «Ритц» открыл по совету Сэма бар «Хемингуэй» – с приятной подсветкой, с большим портретом Папы и с множеством его книг, которые стояли на развешанных повсюду книжных полках; здесь можно купить граппу, которая, в общем, никому особо не нужна, но ее любил Папа! Именно Сэм выиграл проводившийся «Интернэшнл геральд трибьюн» конкурс «Кто в действительности похоронен в могиле Наполеона», доказав, что это был генерал Грант! А разве не он…

– Остановись! – прервал ее Ральф Фентрисс. – Горло пересохнет. На, промочи.

Она посмотрела на бутылку и удивленно пробормотала:

– Это же «Le Corton»! Вино, которое мы пили в Авиньоне!

Он часто заморгал.

– И как же это я его заказал?

С ее щеки сбежала слеза.

– Знаешь что? – спросил он.

– Что?

– Мне кажется, ты действительно любила Сэма.

– Да! Именно поэтому я и обратилась к тебе за помощью! Расскажи мне о нем что-нибудь мерзкое, что-нибудь по-настоящему ужасное, чтобы я перестала его уважать, потом он перестал бы мне нравиться и, может быть, в конце концов я бы возненавидела его и сумела бы от него избавиться!

– Дай подумать… Так сразу ничего такого и не припомнишь…

– Давай-давай, говори!

– Мне нечего тебе сказать! Да, Сэм, конечно же, был первостатейным хамом, грубияном и бабником. Но все это ему было – как если надеть гетры или охотничью шапочку или не того цвета туфли к строгому темному костюму, не более. Все сходило ему с рук. Ох уж этот Сэм, этот ужасный мальчишка, звучало отовсюду, вы слышали, что он опять отмочил? Он ведь так и не вырос. Поймаешь его за тем, как он пикает с крыши, а он, оказывается, таким способом определяет, какая будет завтра погода. Застукаешь его в постели со своей любовницей, а он посмотрит на тебя глазами невинного четырнадцатилетки и объяснит, что ему стало любопытно, что ты в ней нашел. Ты помнишь, как он отправился во Францию в дни празднования двухсотлетия Французской революции и известил своих парижских друзей о том, что революция не удалась? И прежде чем его собрались прикончить, он успел перечислить все неудачи. Революция закончилась террором и Наполеоном. Монархия пришла и ушла. В тысяча восемьсот семидесятом парижские коммунары, с одной стороны, сражались с пруссаками, с другой – расправлялись друг с другом. Тысяча девятьсот четырнадцатый? Поражение! Францию нам пришлось спасать. Сороковой, сорок четвертый? Мы воевали и привели де Голля[40] в Париж. Провал за провалом! И что же сталось со страной? (При этих словах его парижские приятели вытащили ножи.) Франция стала самой удивительной страной, а Париж – самым прекрасным городом на свете! Услышав это, друзья попрятали свои ножики и расцеловали Сэма!

Теперь слезы бежали уже по его щекам. И была уже ее очередь сказать:

– Знаешь что? Я смотрю, ты тоже его любил!

– Да. Я даже ревновал его к тебе. Только никому об этом не говори.

– Не знаю, как она, а уж я об этом точно никому не скажу, – сказала Эмили Фентрисс, наливая еще вина.

Берил Вероника Глас допила свой бокал, чмокнула Ральфа в щеку и встала.

– Спасибо за вечер.

Она потянулась за кошельком.

– Брось ты! – остановил ее Ральф. – Лучше скажи, что ты сейчас намерена делать?

– Пойду позвоню моему приятелю.

– И дальше что?

– Попрошу его сделать то, о чем мы сегодня говорили. Взойти.

– А если и на сей раз ничего не выйдет?

– Это ты о ночных звонках?

– Хотя бы.

– Тогда… Тогда мне придется попросить вас о новой встрече. Еще такой же обед. Или, может, это требует слишком много времени? Тогда ленч. Или просто выпьем?

– Непременно выпьем, – вздохнул Ральф Фентрисс, – за обедом. А сейчас брысь.

– До встречи!

Она поцеловала Ральфа и его супругу и скрылась за дверью.

– Ты еще здесь? – обратился Ральф к женщине, сидевшей с ним за одним столиком.

– Здесь, хотя и чувствую себя пустым местом, – ответила Эмили Фентрисс.

На ступеньках их дома сидел какой-то совсем еще молодой человек. Он даже не шелохнулся, когда Ральф и Эмили Фентрисс остановились возле крыльца. Они долго стояли, глядя на него, прежде чем он почувствовал их присутствие и поднял на них заплаканные глаза.