Иоанн III Великий. Ч.1 и Ч.2 - Людмила Ивановна Гордеева

class="p1">Сам Иоанн был одет по походному русскому обычаю, естественно, больше для провожающей публики, чем для сражения, которое неизвестно ещё когда можно было ожидать. Теперь сам он, после его знаменитой победы над татарами на берегах Оки, в сражениях больше не участвовал. Он справедливо полагал, что для непосредственных боевых действий у него достаточно полководцев. На нём был кожух из греческого оловира, обшитый золотыми плоскими кружевами, золотом же шитые сапоги из зелёного сафьяна, на драгоценном поясе была прикреплена редкой красоты сабля. Иоанн по традиции держал под уздцы коня — свою любимую белую Голубку с седлом, покрытым жжённым золотом. К седлу был прикреплён колчан со стрелами, украшенными тем же драгоценным металлом.

Не менее дорого и красиво разоделись его полководцы. Особым нарядом отличались татарские воины — в ярких шапках с отворотами, в кафтанах, из-под которых виднелись тонкие шаровары, заправленные в короткие сапоги. На поясах у татар висели кривые сабли и ножи, стрелы в их колчанах казались более короткими и многочисленными, чем у русских. Тут же неподалёку стояли государевы охранники — рынды и стрельцы в походных кафтанах до колен, со щитами, шлемами, боевыми топориками и пищалями — новым огнестрельным оружием.

В парадной ризе в самом центре площади стоял митрополит Филипп в окружении прочих святителей. Иоанн, оставив коня слугам, приблизился к владыке, и тот торжественно благословил государя на ратный подвиг. Приняв благословение, великий князь распрямился, поднял вверх руку — и всё зашевелилось, затопало, загремело, где-то в толпе заголосили бабы, добавив серьёзности и ответственности моменту. Поход начался.

Слёзы выступили и на глаза Феодосии, которая смотрела на торжество вместе с Анной и её матерью с золотого дворцового крыльца. Нет, она не боялась, что её государя убьют, она была уверена, что этого не случится, но она чувствовала, что они вновь расстаются надолго, если не навсегда, и это терзало её больше всего. Но она постаралась пересилить себя, не выдавая волнение, хотя и женщины, стоявшие рядом с ней, тоже не оставались равнодушными к происходящему.

Своего ещё маленького сына Иоанн оставил в Москве под защитой младшего и самого надёжного брата Андрея Вологодского с татарским царевичем Муртазой.

В те же дни из своих уделов с дружинами выступили и другие князья — три родные брата Иоанновы: Юрий, Андрей Большой и Борис Васильевичи, дядя, Михаил Андреевич Верейский с сыном Василием. Воеводы тверские Юрий Дорогобужский и Иван Жито присоединились к Иоанну в Торжке. Сюда же, в Торжок, явились и послы псковские с сообщением, что Псков, выполняя повеление великого князя, послал в Новгород размётные грамоты и готовится тоже выступить на изменников.

Двигаясь по новгородской земле, соединённые русские войска, исполняя приказ государя не щадить клятвопреступников, творили страшное опустошение: истребляли всё огнём и мечом, не жалели никого. Отовсюду слышались вопли, стоны, пламя пожирало и бедные лачуги крестьян, и богатые дома их хозяев. Тех, кто успевал выскочить из домов, рубили, кололи, топтали конями, наступающие видели в изменниках вере врагов хуже татар.

Данила Холмский вёл свой передовой полк без длинных стоянок, давая людям лишь хороший ночной отдых, и уже 23 июня добрался до Русы. В тот же день его бравые воины захватили и подожгли этот город, попытавшийся оказать сопротивление. Это был, конечно же, не первый поход Данилы, не первое сражение. Видел он и прежде, как горят мирные жилища в пригородах Казани, в оставленных татарами русских сёлах и городах. Но тут, в Русе, услышав в одном из дворов вопли женщины: «За что?!» и увидев, как воин, заколов её детей, зверски начал кромсать кинжалом и её, вдруг содрогнулся, подумав, что это ведь русские люди убивают своих же, русичей! Не они ведь задумали эту дурацкую измену, не они заключали договоры с латинянами, все ведь не они... Так действительно — за что?

Он замахнулся было своей саблей на воина-убийцу — обычного рыжего мужика, но, увидев, как тот удивлённо и испуганно отпрянул от него, резко развернул коня и ускакал прочь, чтобы не прослыть жалостливым по отношению к врагам. И потом целый день видел перед глазами эту растерзанную семью и думал — за что? Справедливо или нет убивать людей, которые не причастны к развязыванию войны? Да, они рожают и растят воинов, воспитывают их — в этом есть вина матерей и отцов. Да, они и потом питают их хлебом и духом. Конечно, разгром городов и убийство его жителей — акт устрашения, который остаётся в памяти народной и отвращает людей от следующей измены. Но ведь новые и новые войны не они начинают, а те, кто сидят за крепкими стенами, в красивых хоромах и откупятся потом от наказания. А эти страдают...

Красивые ласковые глаза Данилы погрустнели, он был не в духе и скорее увёл свои полки подальше от разгромленной Русы к берегу озера Ильмень. Здесь он приказал разбить лагерь для ночного отдыха, дождался, пока поставили его шатёр, приказал выставить надёжные дозоры и пошёл к себе. Князь Фёдор Давыдович звал его вместе отужинать и мёду попить, но Холмский отказался, не желая никого ни видеть, ни слышать. В ушах его всё стоял предсмертный вопль молодой окровавленной женщины: «За что?!»

Под утро Данила увидел сон. Изящная юная девушка в струящейся одежде зашла в его палату с подносом, на котором дымилась горячая еда — жареный лебедь, пироги с зайчатиной, стакан горячего бульона. «Откуда ты, такая красивая?» — спросил он. «А я узнала, что ты не ел вечером, вот и принесла», — заговорила она нежным ласковым голосом. «Вот хорошо-то, — обрадовался Данила, — я действительно голоден». Он сел на своём тюфяке и предложил: «Садись рядом, вместе поедим!» Едва протянул руки за куском, как раздался страшный грохот, поднос упал, еда рассыпалась, а юная девушка превратилась в ту женщину во дворе и начала кричать: «За что?! За что? Враги, подъём! Измена! К бою!» — голос её вдруг превратился в мужской, затем в тревожный перелив трубы, и Данила, наконец, понял, что это кричит не она, а ещё кто-то с улицы.

Он открыл с усилием глаза, никакой девушки и никакой еды рядом, естественно, не было, а за стеной шатра вопили разными голосами воины, громко призывала к бою труба. Данила вскочил на ноги — он был почти одет, натянул на себя панцирь и сапоги, вставил голову в лежащий наготове золочёный с семейным гербом шлем, схватил в руки пояс с саблей и выскочил из палатки. К нему уже бежал одетый