Эхо возмездия - Валерия Вербинина

– Удивительно пронырливый народ! – добавил товарищ прокурора, стягивая перчатки. – Откуда они узнали, что именно мы с вами будем заниматься убийством Колозина?

Он разоблачился, избавившись от шубы, шапки и шарфа, одернул мундир и протянул руку за отчетом – но, увидев, сколько Порошин успел написать, состроил легкую гримасу.

– Давайте покороче и на словах, – сказал товарищ прокурора. – Подозреваемые?

– Василиса Матвеевна Печка и ее муж, отставной штабс-капитан Терентий Емельянович Печка. Дама – сестра убитой Арины Изотовой, – пояснил Порошин. – Они считали, особенно жена, что Колозина зря оправдали и он и есть убийца. Оба идеальные кандидаты, особенно муж, но беда в том, что у них алиби.

– Надежное?

– Не идеальное, но вполне убедительное. Тем не менее я запретил им уезжать вплоть до завершения следствия.

– Другие варианты?

– Пока никаких.

– Вы уже были у Павла Антоновича?

– Н-нет, – после легкой заминки признался Порошин. – Думаю, нам стоит поехать к нему вдвоем.

– Почему? Думаете, он заартачится?

– Дело весьма щекотливое, – признался Порошин, помедлив. – И я бы хотел, чтобы на допросе присутствовал свидетель. А то вдруг в газетах напишут, что власти притесняют уважаемого че-ловека…

– Осторожничаете? – Ленгле метнул на Порошина быстрый взгляд. – Полагаю, вы правы: осмотрительность нам не помешает. Что показало вскрытие?

– Жертва убита из дешевого тульского револьвера, один выстрел сзади в голову, смерть наступила мгновенно. – Следователь продемонстрировал пулю, которую Волин извлек из головы Колозина. – Клеменс Федорович, скажу вам честно: пока концы с концами не сходятся. Я навел справки – студент никогда прежде не бывал в наших краях. Он приехал только вчера, появился на ужине у Снегирева, ночью куда-то вышел и сразу же был убит. Кстати, тело с места преступления увезли и зачем-то подбросили Одинцовым.

– Трудности на то и даются, чтобы их преодолевать, – изрек товарищ прокурора. – Не думайте, милостивый государь, что награды достаются просто так. Дело будет громкое, аппетитное… Если мы с ним справимся, возможен перевод не то что во Владимир или Москву, а прямиком в Петербург…

– Хорошо бы сразу в Петербург, – брякнул Порошин. – Столица империи… Я там учился…

Ленгле кашлянул и напустил на себя безразличный вид.

«Разъедусь с женой… дам ей столько, чтобы она оставила меня в покое… Буду жить с Варенькой, и баста… Какие у нее ножки, какие глазки! Этот осел Порошин только о карьере и думает… За лишний орден удавится, хотя я тоже не против орденов… но Варенька, однако же, лучше…»

«Вот сухарь немецкий, – мрачно думал Порошин, – небось только и думает, как бы меня объегорить, когда мы раскроем дело… Хорошо этим прокурорским! Следователь делает всю грязную работу, а они знай снимают сливки… Мне бы только в Петербург перебраться, я на все согласен, чтобы его рожу больше не видеть…»

Тут, однако, охотников делить шкуру неубитого медведя прервали, потому что явился служащий и принес телеграмму.

– Из Петербурга… срочная…

Ленгле удивленно приподнял брови, взял телеграмму и распечатал ее, после чего как-то старчески крякнул и протянул текст Порошину.

Следователь прочитал телеграмму, удивленно заморгал и на всякий случай прочитал еще раз, но текст остался ровно таким же и ни на знак не переменился.

– Что это такое, Клеменс Федорович? – возмутился Порошин. – «По делу Колозина ничего не предпринимать», «ждать приезда следователя по особо важным делам», «выполнять инструкции, которые он привезет»? Да за кого они нас держат?

– М-да, – вздохнул его собеседник. – Крупное дело, сударь, оно, как тарелка варенья. Всякая муха так и норовит к нему приложиться.

Следователь вытаращил глаза. Он и раньше замечал, что сухарю Ленгле присуще своеобразное чувство юмора, но не ожидал, что товарищ прокурора рискнет высказаться столь прямо.

– Но… Клеменс Федорович! У нас в губернии есть свой следователь по важнейшим делам, если уж на то пошло… Почему Петербург? Зачем присылать к нам не понять кого? Возьмите меня или хотя бы вас: мы знаем в уезде всех помещиков, их семьи, знаем, кто на что горазд… А следователь из Петербурга, что он будет делать? И вообще это… Это вмешательство в нашу юрисдикцию, между прочим!

– О, я вижу, вы намерены сопротивляться, – усмехнулся товарищ прокурора. Он подошел к окну и, заложив руки за спину, смотрел на заснеженный двор. – Послушайте моего совета, Порошин: даже не пытайтесь. Я служу дольше вас, и на моей памяти это первый случай, когда человека присылают из Петербурга – а ведь, между прочим, у нас тут всякое бывало. Случались и преступления, по сравнению с которыми убийство студента – так, сущие пустяки, и, однако же, в столице никто по этому поводу даже не шелохнулся.

– Но ведь Колозин… – начал следователь, сбитый с толку.

– Знаю, – кивнул товарищ прокурора. – Я знаю все, что вы мне скажете: громкий процесс, громкое оправдание, благородный Снегирев, счастливый студент, чье имя узнала вся Россия. Но поймите: им там, в Петербурге, совершенно наплевать на такого, как Колозин, несмотря на всю его известность. – Ленгле круто повернулся, гипнотизируя следователя взглядом. – Ради какого-то студента они палец о палец не ударили бы, а между тем… а между тем проходит несколько часов, и нате вам: срочная телеграмма. Что там в первой строке – «ничего не предпринимать»? И что же это значит?

– Что, Клеменс Федорович?

– Мы чего-то не знаем, – медленно проговорил товарищ прокурора. – Что-то с этим делом не так, милостивый государь. Обычная уголовщина должна расследоваться обычным порядком, а тут… – Он удрученно покачал головой. – И ведь это не первая странность, которая имела место в последнее время.

– Вы хотите сказать… – нерешительно начал Порошин, мучительно пытаясь сообразить, куда клонит его собеседник.

– Да, я говорю о странном помиловании Федора Меркулова, – сказал Ленгле, стряхивая с обшлага какую-то крошечную ниточку. – Простите меня, но Сахалин – вовсе не то место, откуда возвращают через столь короткий срок. Если Меркулова собирались помиловать, то могли бы сослать его куда-нибудь поближе. – Товарищ прокурора прищурился. – Интересно, он сам хотя бы понимает, насколько ему повезло?

– Многие люди, – сказал Павел Антонович, – искренне считают, история – это нечто чрезвычайно далекое и не имеющее к ним самим никакого отношения. Так вот, они в корне не правы. История – это всегда вчера. История – это то, из чего вышел сегодняшний день.

Тут ему пришлось прерваться, потому что в кабинет заглянула Лидочка. Не будь хозяин дома так увлечен своим предметом, он бы сразу же заметил, что Джонатан Бэрли мгновенно повернул голову в ее сторону, хотя незадолго до того, когда в комнату заходила старшая дочь хозяина дома, он даже не шелохнулся.