Последний английский король - Джулиан Рэтбоун

Все они, от мала до велика, испытывали искреннее уважение друг к другу. Хозяин и слуга общались с простотой и легкостью, немыслимой в Нормандии. Разумеется, мужик мог часами жаловаться, как много ему приходится работать на господина, но он знал, что господин поддержит его в час нужды, защитит, когда нападут чужеземцы, построит в деревне церковь, а главное, предоставит ему ту свободу распоряжаться собственной жизнью и жизнью своей семьи, которую англичанин считает своим прирожденным правом, позволяющим ему сохранять уважение к самому себе. Разумеется, это имело и обратную сторону: часы, а то и дни они проводили в своих советах и витанах, без конца обсуждая какие-то пустяки. Спросили бы Эдуарда, он уладил бы подобное дело за полчаса, но в Англии приходится выслушивать мнение каждого. Кроме того, никто, даже рабы, не соизволит обратиться к высшим подобающим образом. До самой смерти Эдуарда раздражало, что он не слышит почтительного «хозяин», «господин», «ваше величество», «сир».

И все же, вопреки своему нормандскому воспитанию, он научился ценить такое устройство общества, при котором страну оплетала плотная сеть взаимопомощи и взаимозависимости, как по горизонтали: деревня и усадьба, село и город, рыбак и пастух, угольщик и кузнец, так и по вертикали – от короля до последнего раба. При этом каждая община принимала на себя попечение о престарелых и больных, детях и женщинах, отвечала за всех своих членов: совершишь бесчестный поступок и навлечешь на соседей дурную славу, они расправятся с тобой еще суровее, чем полагается по законам страны.

Король долго искал слово, способное передать сочетание личной выгоды с подлинным альтруизмом, и нашел это слово в латыни: прилагательные mutuusu communis, «взаимный» и «общий», напрашивались сами собой. Что-то прояснялось, когда он прибегал к латинскому термину: это общество живет per mutua, оно основано на взаимной зависимости и взаимопомощи.

Коронация состоялась в Винчестере третьего апреля 1043 года, в праздник Пасхи, в присутствии всего Витана. Явился и старый Сивард, эрл Нортумбрии, и правивший Мерсией Леофрик. У этих смутьянов не было выбора: Уэссекс, Суссекс, Кент, Восточная Англия и графства долины Темзы выступили против них.

Вельможи и таны Англии всю пасхальную неделю провели в Винчестере. Целыми днями заседал совет, а поскольку погода оставалась холодной, даже морозной, собирались келейно, в тесных комнатках, наполненных дымом. Затянувшаяся зима истощила запасы угля, пришлось пустить в ход дрова. Вельможи вели переговоры, заключали сделки, торговались как барышники (в том числе и буквально, продавая лошадей), выпрашивали новые милости.

Постаревшие дружинники уходили на покой, получая собственные земельные наделы, их место занимали подросшие сыновья. Был установлен налог на содержание постоянной армии и флота, определена сумма налога и новые, весьма сложные способы его взимать. Эта подать именовалась «хергельд», ее собирали вместо прежних «датских денег», которыми некогда откупались от пиратских набегов. Были произведены назначения, заново разграничены полномочия королевского и местного суда, четко разделены обязанности королевских старост и графских шерифов, чтобы каждый знал, за что отвечает.

Клирики поспешно записывали все договоренности, поднося Эдуарду на подпись один документ за другим, и король утверждал грамотами обязанности, закреплял привилегии. Все присутствовавшие – эрлы и таны, церковники, писцы – не могли не признать разумность и основательность нового короля. Третий сын Годвина неотступно следовал за королем, порой мужчины брались за руки или слегка соприкасались плечами. Все это видели, но никого это обстоятельство не удивляло и не шокировало – не удивляло, поскольку от хитроумного Годвина как раз и следовало ожидать, что он сделает сынка фаворитом, и не шокировало, поскольку такого рода отношения были достаточно распространены, особенно среди холостяков, а по мнению англичан, частная жизнь человека касается только его самого и, может быть, еще Господа Бога, но никак не соседей (разумеется, это вовсе не означает, что соседи не вправе посплетничать между собой).

У Эдуарда отлегло от души. В Нормандии, хотя он и там не отказывал себе в подобных радостях, самый воздух был пропитан суровым благочестием клюнийских клириков, и постоянно приходилось выслушивать рассказы о том, что содомитам в аду отведено особое место, где их пытают раскаленными кочергами.

Особенно быстро Эдуард учился, когда что-нибудь в его королевстве не ладилось, а в первые годы беды сыпались одна за другой.

Лето после коронации выдалось холодное и влажное. Колосья еще до жатвы поела плесень, в День Всех Святых, когда выплачивалась большая часть налогов и податей, цены на зерно достигли небывалых цифр; теплой сырой осенью скот поразила чума, и к Рождеству стране грозил голод. Эдуард имел возможность убедиться, сколь ответственно ведет себя знать, как светские вельможи, так и епископы: они отворили свои житницы, снизили подати, закупали для бедняков зерно на континенте. Шумный и грубоватый сакс, епископ Уэлза, с утробным смехом уверял Эдуарда, что все это делается из эгоистических соображений, ведь если мужичье перемрет, придет конец праздной жизни лордов, однако король ясно видел, что его подданные руководствуются не столько личным интересом, сколько состраданием и чувством долга.

Тот же урок он усвоил и в лютую зиму 1047 года, когда птицы замерзали на ветвях деревьев и замертво валились на землю, когда звери и дикари с кельтских окраин вышли из своих лесов и кружили вокруг жилищ в поисках тепла и пищи, а снегопад на много недель отрезал друг от друга соседние усадьбы и деревни. В 1048-м землетрясение в Мерсии уничтожило Вустер, Дройтвич и Дерби и повлекло за собой лесные пожары.

Но впоследствии природа сменила гнев на милость. Климат сделался мягче: даже на севере, в Йорке, вновь сажали виноград. Население росло, но не голодало, благодаря усовершенствованным методам ведения хозяйства. Появились излишки, свободные деньги Эдуард решил потратить на несколько дорогих его сердцу затей, главной из которых стало сооружение Вестминстерского аббатства. К 1065 году простой народ утвердился в мысли, что Эдуард – святой, и все с энтузиазмом приписывали свое благосостояние его покровительству.

Но он не был святым. Хуже того, он до глубины души оставался нормандцем. Ему мало было английской музыки, искусства, книг, он тосковал о церемонном нормандском дворе. Чем более набожным он становился, тем охотнее прислушивался к нормандским священникам, смотревшим в рот Папе. Английская церковь не отличалась ни излишним благочестием, ни преданностью Риму. Священники исполняли свои обязанности, служили мессу, заботились о бедных, трудились, создавая дивной красоты книги и настенные росписи – лучшие в мире, далеко превосходившие все, что Эдуард видел в Нормандии, – однако этим церковнослужителям недоставало самоотречения, аскезы, умерщвления плоти. Все это казалось им подозрительно восторженным.

Однако голод, страшные зимы, землетрясения – все это происходило позже, а первое время короля тревожили политические и в то же время глубоко личные неурядицы. Первая неприятность постигла его еще до коронации; развязка этой истории наступила через полгода, в конце сентября.