Лавиния - Урсула К. Ле Гуин

которые сами же и воздвигли в честь Фавна, покровителя дикой природы, Юноны, покровительницы женщин, и Цереры, которая помогает семенам прорастать в чреве земли и рождаться на свет в виде пищи насущной. Рабынь вскоре снова послали в город за вином. В течение дня к нам из Лаврента прибывали все новые стайки женщин, влекомых любопытством и желанием узнать, что это за новый женский праздник, а также выразить свою солидарность с царицей Аматой. Я оказалась в весьма странном положении, ибо почти все эти горожанки были возмущены, оскорблены и разгневаны поведением моего отца. Они постоянно топтались рядом, желая выразить мне свое сочувствие, приласкать и поддержать меня, поскольку не сомневались в моей «любви и верности» такому замечательному жениху, как Турн из Ардеи. Их возмущение, как и их доброта, были неподдельны и трогательны, однако столь же далеки от реальности, как и вся эта безумная эскапада, весь этот ошибочный маневр моей матери.

Итак, мне в очередной раз пришлось играть роль покорной, не имеющей собственного голоса скромницы. Я не могла признаться этим искренне сочувствующим мне матронам, что ничуточки не люблю Турна и намерена подчиняться лишь воле своего отца и предсказанию оракула. Иначе я не только предала бы собственную мать, но и вновь направила бы на себя поток ее бешеного гнева. Я, конечно, просто струсила. И все время чувствовала фальшь собственного поведения, испытывая в этой развеселой компании жуткое одиночество, страх, обиду и полную безнадежность.

Мать моя не взяла с собой никого из моих служанок; здесь, в горах, были только преданные ей женщины; и она, несмотря на всю ее кажущуюся веселость, беспечность и даже распущенность, прямо-таки глаз с меня не спускала. Я страшно обрадовалась, когда увидела среди последней группы женщин, поднявшихся к нам на холм, мою любимую Маруну. Она надела мой лучший паллий, ибо в данном случае полагалось, чтобы служанка одевалась как госпожа, а госпожа – как служанка. Я подмигнула ей, чтобы она поняла, что я ее заметила, как заметила и свой паллий, но мы старались держаться друг от друга подальше и не разговаривали. Тоненькая и тихая, Маруна обладала к тому же даром быть почти незаметной, что весьма полезно для рабыни. Она почти все время оставалась среди тех женщин, с которыми и пришла сюда, стараясь ни в чем не отличаться от остальных. По-моему, моя мать так ее и не заметила.

Ближе к вечеру Амата стала пить много вина – до этого она его лишь пригубливала, искусно притворяясь пьяной, – и к наступлению ночи не то чтобы не держалась на ногах, но весьма смягчилась, возбуждение ее улеглось, и она от души наслаждалась нашей эскападой, то и дело разражаясь густым, каким-то нутряным, пьяным хохотом. Я никогда прежде не слышала, чтобы она так смеялась. Этот смех делал ее какой-то чужой, совсем другой женщиной, той, которой она могла бы быть, если бы не была моей матерью и женой Латина. И в сердце моем ненадолго проснулась острая жалость к ней.

– Лавиния! – окликнула она меня, и я подошла к ней, пробравшись меж телами женщин, распростертыми на траве среди мерцающих масляных светильников и низких ветвей огромных фиговых деревьев. – Лавиния, а я ведь послала за ним еще прошлой ночью, еще до того, как мы ушли в горы! Я послала к нему конного гонца, так что завтра он уже должен прибыть сюда. И завтрашняя ночь станет твоей первой брачной ночью, дорогая моя!

Я отлично поняла, кого она имела в виду, кто этот таинственный «он». Все это тоже было связано с ее безумием, с этой нелепой, нереальной игрой, в которой, увы, мне досталась роль загнанной жертвы.

– Но как же он узнает, куда ему идти? – спросила я.

– Ему покажут женщины, которые стоят на страже внизу. Они сейчас старательно его высматривают, чтобы перехватить еще до того, как он попадет в город. Я думаю, завтра ближе к вечеру он должен быть здесь.

– Но ведь мужчинам не разрешается присутствовать на этом празднике, – удивилась я.

– О, этому можно! – И моя мать снова расхохоталась своим новым, утробным, пьяноватым смехом. Потом, потянув меня за руку, она заставила меня сесть с нею рядом, прижалась ко мне и прошептала: – Здесь, на вершине холма, ты испытаешь истинное наслаждение! У тебя будет замечательная брачная ночь! А потом мы вместе поедем в Ардею! Домой! В Ардею! Все предусмотрено, Лавиния! Все!

Всю ночь мать не отпускала меня от себя. Мне даже спать пришлось рядом с ней и ее прислужницами, вместе с которыми она и затеяла весь этот безумный праздник. Светильники свои они подвесили к нижним ветвям деревьев, и этот свет никак не давал мне уснуть. Спала я урывками, то и дело просыпалась, словно меня кто толкал, и мысли мои тут же начинали лихорадочно метаться. Хотя я все время уговаривала себя: тревожиться не стоит, лучше пока подчиняться прихотям Аматы, пока ей самой все это не надоест, а когда игра в праздник ей наскучит, она, скорее всего, и сама от меня отстанет, смущенная и оглушенная крахом собственных иллюзий. Но ведь она действительно послала за Турном – что, если он все-таки сюда прибудет? Что, если она возьмет и «подарит» ему меня на этой шуточной свадьбе, вместе с ним совершив отнюдь не шуточное насилие? Что, если он увезет меня в Ардею? Ведь тогда я уже ничего не смогу поделать!.. При мысли об этом я вся похолодела и в ужасе закрыла лицо ладонями. Нет, я должна выбраться отсюда! Мне необходимо бежать! Но как? Даже если мне и удастся уползти с этой поляны, то разве я смогу отыскать путь в кромешной темноте? Да и материны стражницы во все глаза следят за каждой тропкой, ведущей сюда. А до Лаврента отсюда не так уж и близко, причем идти надо по довольно-таки дикой местности, среди заросших лесом холмов. Самое большее, на что еще можно надеяться, – это отползти как можно дальше от поляны и спрятаться где-нибудь в кустах до утра, а потом попробовать спуститься с холма по течению ручья. Но верные прислужницы Аматы по-прежнему окружали меня со всех сторон и, похоже, не спали. Не погасли и их светильники на ветвях деревьев. Да и у входов на тропы, ведущие вниз, виднелись ее стражницы.

В голове у меня крутились все те же мысли: тщетные попытки успокоить себя, ужас при мысли о том, что Турн все-таки может здесь появиться, и различные варианты бегства. И так всю ночь. Порой я, похоже, ненадолго засыпала, и мне снился мой поэт, но не в святилище Альбунеи, а здесь, на этом диком холме. Мне казалось, что он совсем рядом, стоит возле одного из этих масляных светильников, только выглядит как-то странно: его тень стала уродливой и будто бы ссохлась, а слов, которые он бормочет себе под нос, я никак не могу разобрать… И тут я снова просыпалась, и ко мне опять возвращались все те же однообразные и бесконечные мысли.

Едва забрезжил рассвет, я, окончательно стряхнув с себя сонное оцепенение, увидела, что Амата наконец-то крепко уснула в окружении своих служанок. Я осторожно встала и скользнула в сторону того леска, куда женщины ходили по нужде. Там я минутку постояла, прислушиваясь, и мне показалось, что можно было бы и дальше пройти по тропе. Я и пошла, но почти сразу увидела Гайю, стоявшую на страже. Опираясь на обнаженный меч, как на трость, и глупо улыбаясь, она громко поздоровалась со мной. Гайе обычно доверяли только подметать полы в доме; считалось, что она немного не в своем уме. Но матери моей она была предана безгранично, как, впрочем, и большинство ее служанок. Если уж Амата приказала ей ни в коем случае меня не пропускать, можно не сомневаться: пройти она мне не даст. На мой взгляд, хозяйкой мать была не слишком-то доброй, а уж любви от нее дождаться было и вовсе трудно, но по пустякам она не цеплялась, и жестокой не была, и никого из прислуги особенно не выделяла: этого было более чем достаточно, чтобы завоевать преданность служанок. А перенесенные ею страдания и неутолимая тоска по умершим сыновьям придавали ей в их глазах даже некий ореол святости. «Бедная наша царица!» – я тысячу раз слышала это от них, и мне никогда не казалось странным, что они до сих пор ее жалеют. Моя мать действительно была женщиной несчастной.

После шумного праздника и обильных возлияний многие проспали до позднего утра, да и потом ходили пошатываясь. Оказалось, что почти всю принесенную с собой еду и выпивку прикончили накануне, так что женщины стайками