Сталь от крови пьяна - Виктория Александрова

Хельмуту казалось в тот миг, что солдаты посчитали его озверевшим тираном, гоняющим их почём зря, но он особо не переживал по этому поводу. Волновало его другое. Всё время после битвы он не мог не думать о ране друга, которая заживала очень медленно и приносила ему немало боли. Хельмуту не давало покоя чувство вины: он же вызывался сам повести подкрепление, но Генрих его опередил… И вот результат. И помочь Хельмут тоже ничем не мог; доброе слово и проявление заботы, конечно, приятно, но как оно заставит затянуться края глубокой раны?

Это было странное ощущение, раньше Хельмут ничего подобного не испытывал: даже когда Хельга в детстве, бегая по каменным дорожкам их сада или брусчатке внутреннего двора, падала и ранила колени, он ругал её за неосторожность, но такого дикого волнения, такой бесконечной тревоги не испытывал. Впрочем, содранные колени тоже заживали быстрее и охотнее, чем боевая рана.

Хельга, Хельга… Хельмут возвращался в лагерь, думая о сестре и стараясь этими мыслями погасить костёр тревоги за друга, тлеющий в его душе. Он то и дело заправлял за ухо неровные пряди золотистых волос: дома их всегда очень аккуратно и бережно обрезала сестра, которая хорошо умела стричь, почти как опытный цирюльник. Теперь же подравнивать причёску Хельмута было некому, и он пытался орудовать ножницами сам, но не всегда получалось хорошо. Чёлку он подстригал перед зеркалом, но вот волосы на затылке таким образом разглядеть не мог, и они продолжали расти, будучи длиннее остальных прядей на несколько сантиметров.

Хельга часто писала, что скучает и ждёт, и Хельмут, конечно, тоже скучал и ждал их воссоединения. Ему не хватало её ясных голубых глаз, широких искренних улыбок и звонкого смеха, не хватало этих милых веснушек на носу и щеках, не хватало тёплых объятий, поцелуев в щёку… Не хватало даже того, что раньше его раздражало: бесконечной болтовни, насмешек и подколов, глупых шуток и неуместных вопросов. Сейчас бы Хельмут всё отдал, чтобы услышать голос Хельги. Но ждать всё равно придётся долго.

Да и потом… После войны, если все они будут живы и здоровы, сестра выйдет замуж за Вильхельма. То есть Хельмуту предстоит провести с ней всего-то около двух лет, а после… Она уедет в чужой замок на всю жизнь, и они смогут видеться не так часто, как раньше. Впрочем, если Хельга будет счастлива со своим мужем, если между ними так и продолжит гореть взаимная любовь, то Хельмут даже будет рад за них и отпустит сестру в Остхен с лёгким сердцем. Да, последнее время Вильхельм творил какую-то ерунду, но он, возможно, был просто взволнован и даже напуган, ведь шла война, а это, видит Бог, не какое-то рядовое событие из повседневной жизни. Вот он и сошёл с ума немного… Наверняка, когда жизнь повернёт в мирное русло, он успокоится и снова станет таким, как прежде.

Хельмут увидел Вильхельма прямо на въезде в лагерь и усмехнулся: вспомнишь заразу — появится сразу. Видимо, друг закончил свой объезд раньше и теперь отправлялся на заслуженный отдых. Хельмут хотел окликнуть его, но вдруг заметил, что барон Остхен, спешившись, тут же взял под руку какую-то девушку, на помощницу лекаря не вполне похожую: ни белого фартука, ни косынки, ни сумки, в которой могли бы лежать склянки с настойками, бинты и свежесобранные травы и цветки. На девушке было яркое красное платье — не шёлковое, конечно, льняное, но украшенное причудливой вышивкой на весьма глубоком вырезе, а на шее висел жёлтый шарф.

Жёлтый шарф был отличительной чертой нолдийских шлюх. Бьёльнские предпочитали зелёные длинные вейлы, которыми покрывали голову. Впрочем, иногда обычаи менялись, и Хельмут всё чаще замечал зелёное покрывало и среди нолдиек.

Конечно, он прекрасно знал об одежде шлюх, потому что сам пользовался их услугами, в том числе и на войне. Но он ведь не был связан узами брака или помолвки. Он разорвал свою помолвку незадолго до войны и оттого был совершенно свободен. А вот Вильхельм… На большом пальце его левой руки виднелось подаренное Хельгой золотое кольцо — знак того, что он обручён. Однако ни самого барона Остхена, ни встретившую его шлюху это, видимо, не смущало.

Хельмут хотел было высказать Вильхельму всё, что думает о нём, но тот стремительными шагами, не выпуская руки шлюхи, прошёл к своему серо-зелёному шатру и скрылся внутри. Хельмут и пискнуть не успел. Вот чёрт, застыл в изумлении, задумался и проморгал момент, когда можно было урезонить засранца… Тут же почему-то совершенно расхотелось разговаривать с женихом своей сестры. Чувство пренебрежения заставило Хельмута отшатнуться, будто Вильхельм был зачумлённым и заражал своей лживостью всё окружающее пространство. Поэтому и говорить с ним не хотелось, приближаться и прикасаться к нему не хотелось…

Но он знал наверняка, с кем ему поговорить точно стоит.

Шатёр Генриха был одним из самых высоких, его чёрно-серая верхушка выделялась издалека. Искать его долго не пришлось, хотя Хельмут от волнения, напряжения и возмущения едва не потерялся и не повернул в сторону собственного шатра. В какой-то миг это показалось ему наиболее удачным выходом: просто уйти к себе и переварить всё, что он увидел, так сказать, переспать с этими мыслями… Как Вильхельм, помолвленный с Хельгой, переспит с той шлюхой.

Всё-таки Хельмут повернул к Генриху, который, как известно, первым предложил устроить этот брак.

Он ведь двоюродный брат Вильхельма. Он должен хорошо его знать. Наверняка они в детстве часто проводили время вместе, и Генрих наблюдал за взрослением кузена, и вот это всё… Не мог же он не знать, каким вырос Вильхельм! Что он нарушает данное девушке слово, обещание быть верным и любящим, что он попросту позорит и себя, и её!

Стражники прекрасно знали Хельмута, поэтому пропустили его в шатёр лорда Штейнберга без лишних слов.

Генрих был там не один.

Хельмут увидел Гвен, сидящую рядом с ним на походной лежанке, и одно только это позволило ему сделать определённые выходы. Конечно, он знал, что девушка из разорённой деревни, став помощницей лекаря, приходила к лорду Штейнбергу делать ему перевязки. Но он помнил, что ранили Генриха в плечо, и для того, чтобы перебинтовать его, достаточно снять рубашку. Штаны снимать совершенно необязательно. А Генрих сейчас возился с пряжкой ремня, спешно и неуклюже пытаясь его застегнуть. Гвен же поправляла шнуровку платья, а её белый фартук одиноко лежал в изножье скомканной постели.

Хельмут был не маленький и всё понял.

И отчего-то его сердце кольнуло такой болью, какой он не испытывал даже тогда, когда застал Агату Шнайлер за изменой.

Увидев его, Гвен вскочила, схватила фартук и сжалась — у неё оставалась такая привычка, но всё же на спасшего её Хельмута она всегда реагировала куда спокойнее. А теперь… Будто у него в руках был окровавленный нож, в глазах горело безумие, а изо рта капала пена. Генрих продолжал сидеть, застёгивая ремень, с какой-то странной, полупьяной улыбкой. Но когда Гвен сделала несмелый шаг к выходу, он резко встал и сжал её руку.

— Сходи к лекарю и попроси у него снадобье… — прошептал он ей на ухо, но Хельмут расслышал всё. — Ну, ты понимаешь. На всякий случай.

Гвен, покраснев, улыбнулась и кивнула. Через мгновение она выпорхнула из шатра.