Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками - Карен Рассел

– Что-то не так? Вам нужна моя помощь?

– Нет! Спасибо! – рявкнул я, стараясь подражать Леди Йети, и повесил трубку.

Теперь я понимаю, что не должен был туда соваться. Панель управления была чертовски сложной, с кучей всяких кнопок и переключателей. Мне и в голову не пришло, что «метель» поставлена на таймер. Если бы я знал, что через несколько минут все вырубится автоматически, то просто подождал бы и ничего не делал.

Вместо этого я нажал самую большую горящую кнопку. И по лязгу металла сразу сообразил, что прокололся. Я открыл двери обезьяньих клеток, и приматы немедленно этим воспользовались. Через минуту на стропилах появились рыжие силуэты и замелькали синие ступни. Сквозь завесу льда было заметно оживленное движение. Орангутанги лазили по невидимой решетке из труб. Сверху свешивались их длинные конечности. Сегодня вечером во Дворце все пошло кувырком. В сугроб с воплем упала обезьяна.

Наверное, трубы показались им слишком холодными. А может, их расслабило пение Фила Коллинза. В общем, они, словно падшие ангелы, начали валиться сверху пачками, планируя в воздухе, будто огромные лохматые птицы. Пфф! – стал отплевываться один из упавших орангутангов. Это был Корнелий. Вблизи он выглядел именно так, как я ожидал: синяя обвисшая физиономия в раме из огненно-рыжих волос. Лапы у него были в сосульках. Ему было холодно и плохо без родных жарких джунглей. Я уже жалел, что выпустил их из клеток. Сверху стал падать ледяной дождь, дробно стуча по льду. Вокруг меня по-прежнему носились люди, веером разбрасывая брызги. Они что-то напевали себе под нос, катаясь под собственную музыку.

Одна женщина каталась совершенно голой, прикрывшись лишь рыжими волосами, полыхавшими у нее за спиной. Вероятно, это была одна из сбежавших обезьян – в ледяном тумане было не разглядеть.

– Леди Йети!

Я помчался за ней. Вокруг катка снег пестрел рыжими кляксами. Несколько орангутангов копошилось в сугробах. Блестя глазами, они смотрели на меня из тающего снега, побитые, но живые. Серые щеки самцов припорошил снег. Они рвались обратно в свои клетки. Некоторым счастливцам удалось благополучно пересечь каток. Мимо меня пробежал на четвереньках Танг, цепляясь за лед длинными тонкими пальцами.

Куда делась Леди Йети? Метель продолжала свирепствовать. Музыка стала такой громкой, что я испугался за барабанные перепонки. Я забыл про Барсука, его отца, Леди Йети, свой прокол с панелью управления и думал только о себе. Все свидетельствовало о том, что самое страшное еще впереди. Музыка становилась громче и ритмичнее, лед ровнее и податливее, снег валил настойчивее, предвещая кошмарную пургу, которая сметет весь Ледовый дворец…

Но ничего подобного не произошло. Снег засосало обратно в вентиляторы. Ветер стих. Я не мог поверить своим глазам: аттракцион «метель» завершился. На стене появилась неоновая надпись: «Конец».

Когда включился свет, первое, что я увидел, была Леди Йети. Она стояла в центре катка уже в новом костюме. Вокруг нее поблескивали остатки искусственного снега. Леди Йети обнимал какой-то мужчина, нашедший убежище под крылом этой мощной фигуры. Она стояла спиной ко мне, и я видел лишь короткие и толстые мужские руки, вцепившиеся в нее. Его кулаки тонули в длинном меху, но костяшки пальцев показались мне знакомыми. Обернувшись, Леди Йети заметила меня:

– Не бойся, малыш, сейчас все закончится.

Я объехал ее, чтобы лучше рассмотреть мужчину. Рядом с Леди Йети отец Барсука выглядел, как толстый морщинистый ребенок. Он стоял на цыпочках, уткнувшись в мохнатую грудь Леди Йети. И шарил по ее телу, безуспешно пытаясь найти «молнию».

Леди Йети боялась щекотки. Она хихикала, и с нее слетали комочки серого снега. Плечи, огромные и мускулистые, ходили ходуном. Меня поразило, как быстро Леди Йети сумела переоблачиться. Казалось, ее костюм был пришит прямо к телу невидимыми стежками. Отец Барсука еще крепче прижался к Леди Йети. На его рубашке не хватало пуговиц, и я вдруг представил, как они вдвоем парят надо льдом, невесомые и совершенно голые. Позади меня послышался шум.

– Уйди с дороги, Рег!

Обернувшись, я увидел Барсука, сидящего верхом на розовой полировальной машине. Он не улыбался, и было не видно, какой зуб он сломал. На искаженном замороженном лице чернели безжизненные глаза. На щеках и волосах таял снег. Барсук собирался наехать на своего отца.

Огромное острое лезвие, вроде тех, что используют в заводских бумагорезательных машинах, заскребло по поверхности льда. Я закричал: «Нет! Пожалуйста! Стой!» Шум мотора заглушил мои вопли. Барсуковский папаша даже не увидел, что́ ему грозит – он по-прежнему прятал лицо в мехах Леди Йети. Но в самый последний момент Барсук все-таки свернул. Из-под лезвия вырвался голубой огонь. И Барсук стал выписывать аккуратные круги по поверхности катка. Машина засасывала грязные льдинки и шерсть орангутангов, а белые царапины на льду затягивала вода. Барсук упорно залечивал бесчисленные шрамы от коньков, пока каток не превратился в безупречное ледяное зеркало.

Барнаби поливал из шланга старый щиток черепахи, когда раздался первый крик. Он решил, что это просто ветер. Барнаби целый день с упорством Сизифа отскребал испражнения чаек, а теперь выясняется, что будет дождь.

– Вот черт! Вечно одно и то же, – пробормотал он себе под нос. – Только все отмою за этими стервами, и тут же льет как из ведра.

«Город морских раковин» закрылся для посетителей час назад. Сейчас деревянная дорожка была пуста. Тишину нарушал лишь шум волн и отдаленные раскаты грома. Со стороны моря наплывали серые дождевые тучи, а само оно постепенно погружалось во мглу. Мир будто затаил дыхание. И только серебристые чайки неутомимо носились над горизонтом, пикируя на использованные презервативы и пустые пакеты из-под чипсов.

Барнаби, полный дурных предчувствий, смотрел на грозовой фронт. Он начал нервничать сразу после закрытия. Обычно старался уйти ровно в семь часов. Ходили слухи, что, когда стемнеет, в «Городе морских раковин» начинают раздаваться странные звуки. Существовало поверье – если можно так назвать россказни двух подвыпивших сторожей, – что в гигантских раковинах обитают привидения. В штормовые ночи в них эхом отдаются вздохи погибших душ. Парень по имени Раффи, подрабатывавший там сторожем по выходным, верил в эту мистику: «Ночью духи там просто бесчинствуют! Раковины поют!»

Раффи говорит, что эта дьявольская музыка заползает, как червь, в уши и отравляет мозг. Она действует на подсознание, точно сигналы враждебных инопланетян. Но хозяин не повелся на эти штуки, решив, что у Раффи не все в порядке с головой.

– Его дядя страдал слуховыми галлюцинациями, – с грустью сообщил он. – В старости совсем оглох. – Хозяин покачал головой. – Не завидую этому Раффи. Ему в жизни приходилось несладко.

Крики доносились из рогатой раковины.

«Да быть этого не может», – подумал Барнаби.

Опершись на швабру, он размышлял, не сошел ли он с ума. Но на потустороннюю музыку это было не похоже. Слишком уж реально и по-человечески звучали вопли.