Три позы Казановы - Юрий Поляков

– С кем?

– Барашкова – фамилия Настасьи Филипповны. А вы разве не знали?

– Знал, конечно, просто не расслышал…

– Я почти сразу поняла, что нравлюсь Флёр как женщина. Если кто-то из мужиков-журналистов начинал ухлёстывать за мной, она хмурилась и кусала в раздражении губы. Сначала я хотела уехать в Москву. Как говорила моя бабушка: от греха подальше. Но разве можно быть благоразумной, если тебя сравнивают с Настасьей Филипповной? Хитрюшка Флёр! Но я решила её перехитрить – поиграть, подпустить поближе, а потом всё обратить в шутку. Я снова вообразила себя шпионкой, которой поручили завербовать хорошенькую французскую лесбиянку. Я была совершенно спокойна за себя. Что может случиться с головой профессора Доуэля? О, как я ошиблась! Оказывается, чувственность лишь затаилась во мне и тихо готовилась к возмездию, крысьему прыжку. И прыгнула… Налейте мне вина! – попросила Наталья Павловна.

Некоторое время она смотрела на тёмно-рубиновое, как венозная кровь, бордо, потом сделала глоток и сказала задумчиво:

– Вы знаете, как целуются женщины? Ах да – конечно, знаете, но не цените, потому что не знаете, как целуются мужчины.

– А как целуются мужчины? – поинтересовался Кокотов с неловкой иронией.

– Как бормашины.

– Неужели все?

– Некоторые вообще не целуются. Только нацеловавшись с мужчинами, можно по-настоящему оценить женский поцелуй. Помните у Цветаевой в посвящении Софье Парнок: «Рот невинен и распущен, как чудовищный цветок!»

– Да-да, припоминаю…

– В новогоднюю ночь мы с Флёр под звон курантов выпили много шампанского, стали озорничать, дурачиться и… завербовали друг друга на четыре года. Она рассказала: у неё был муж, Клод. Тоже журналист. Безумная любовь. Но он её бросил ради богатой студентки из Сорбонны. Флёр сошла с ума, хотела покончить собой, лежала в клинике и там познакомилась с художницей Аннет, лечившейся от наркомании. Новая подруга с постепенной нежностью убедила её в том, что женщины вполне могут обходиться без волосатых обезьян, именуемых в просторечье мужчинами. Ничего, что я так?

– Ничего-ничего…

Рассказ Обояровой будил в Андрее Львовиче странные чувства, словно бы он одетый забрёл на пляж нудистов и теперь колеблется: уйти поскорее прочь или немедленно раздеться самому?

– …Выписавшись из больницы, Флёр и Аннет несколько лет счастливо жили вместе, но потом художница снова села на иглу и умерла от передозы. Флёр каждый день ходила к ней на могилу и поклялась больше никогда не привязываться ни сердцем, ни телом ни к мужчине, ни к женщине. Понимаете? Она, как и я, решила стать головой профессора Доуэля! Друзья, видя её состояние, выхлопотали место в московской редакции «Пари-матч», подальше от горькой кладбищенской земляники. И мы встретились в Суздале. Две головы профессора Доуэля. Ведь правда, это рок?

– Безусловно! – подтвердил писатель, представив себе в супружеской постели два юных женских тела с бородатыми головами.

– …Пока Флёр работала в Москве, мы виделись каждый день, сидели в кафе, бродили по подмосковным усадьбам, иногда я оставалась у неё…

– А Вадик? – Кокотов ощутил мужскую солидарность с жадным фотографом, которого Наталья Павловна оснастила столь затейливыми гендерными рогами.

– Вадик? Я говорила ему: ночую у мамы. Пришлось объяснить, что мы с ним окончательно переросли физиологию, потому наш брак теперь нерушим и вечен. Это его вполне устраивало, ведь у него была Нелли из Реутова. Когда Флёр приходила к нам в гости, он торопился оставить нас наедине…

– Неужели он ни о чём не догадывался?

– Нет, не догадывался! Вадик понимал, как мне с ним скучно, и радовался, что у меня появилась отдушина. А вообще-то мужья обычно переоценивают свою роль в жизни жён, и главное – их в этом не разубеждать. Так советовала моя мама. Но потом у Флёр закончился контракт. Боже, как она рыдала в аэропорту, когда мы её провожали! Даже Вадик немного удивился, но я объяснила, что несчастная журналистка оставляет в России любимого человека. Заметьте, не соврала! Ион тоже кинулся её успокаивать: у мужчин в мозгах одностороннее движение. Ну, не хмурьтесь, Андрюша, не у вас! Вы же писатель!

– А я и не хмурюсь! – отозвался он, слегка потрясённый.

– Нет, хмуритесь. Я вижу! Полюбите нас чёрненькими – беленькими нас всякий полюбит! В общем, Флёр уехала домой, но мы почти каждый день говорили с ней по телефону. Потом она несколько раз покупала путёвки и прилетала в Москву, а я – в Париж. Начальник отдела был в меня влюблён и безропотно выписывал командировки. Флёр снимала милую квартирку без кухни в Латинском квартале, и наша кровать с видом на Сену занимала почти всю комнату. А может быть, и почти весь мир…

– …Флёр была на седьмом небе и повезла меня в Ним, знакомить со своими родителями. Вы бывали в Ниме?

– Не приходилось… – ответил Андрей Львович, дважды в жизни выезжавший за рубеж: один раз с делегацией детских писателей в Болгарию, а второй – с Вероникой, сразу после свадьбы, в Анталью, где юркие турки всех молодых русских женщин, в особенности блондинок, зовут Наташами.

– Роскошный город! Море, античные развалины, магазины… её родители оказались потомственными парикмахерами и владели сетью салонов. На фронтоне их дома, построенного ещё в семнадцатом веке, красовались расчёска, ножницы и завитой парик. Её отец мсье Лоран уверял, что именно его предок послужил прототипом Фигаро, а в Севилью Бомарше перенёс действие из политической осторожности…

– И что родители? – мрачно поинтересовался писатель, уязвлённый своей географической убогостью. – Они тоже ни о чём не догадались?

– Ну что вы! Они все знали про Аннет, очень жалели дочь, потерявшую любимую, и обрадовались, когда у неё появилась новая подруга. Вообще я им понравилась, особенно мсье Лорану. Это он посоветовал мне короткие стрижки, раньше я носила длинные волосы. Вместе с родителями за долгими семейными обедами (французы едят часами!) мы обсуждали, кого бы нам с Флёр удочерить или усыновить. Тогда были в моде сироты с Мадагаскара. Потом мы вернулись в Париж, я подумывала о поступлении в Сорбонну, а она уговорила одного голубого журналиста фиктивно на мне жениться, чтобы оформить французское гражданство. Это теперь у них там кругом однополые браки, а тогда – ни-ни… Но однажды я проснулась ночью в нашей кровати с видом на Сену, посмотрела на Флёр, чуть похрапывавшую во сне, и поняла…

– Что?

– Я с ужасающей отчётливостью поняла: всё это неправильно и бессмысленно, всё это – затянувшаяся детская игра вроде пирожков из мокрого песка. Но только их лепят и угощают ими друг друга не девочки, а две взрослые женщины, лежащие в широкой супружеской постели. Одну бросил муж, и она обиделась на всех мужчин. А другая чудит в ненормальном, подарочном браке. И всё это надо немедленно заканчивать! Наутро я сообщила Флёр, что еду в Москву разводиться, а потом вернусь к ней навсегда. Она пообещала к моему приезду подыскать другую квартиру-побольше, с детской комнатой, и даже купить гидроматрас. В те времена – последний писк! А ещё она сказала, что хочет умереть со мной в один день. Если люди не хотят умереть в один день, то и жить, конечно, вместе не стоит. Правда же, Андрюша?