Зло - Эдуард Хруцкий

Шорин наблюдал, как жадно ест Кравцов, как он мажет хрустящие палочки икрой, как пьет ледяную водку, и у него невольно возникло чувство брезгливости.

— Я тебя, Толя, вот почему побеспокоил.

— Слушаю внимательно, — прожевывая кусок балыка, ответил Кравцов.

— Восемьдесят восьмое прописало некоего Ельцова Юрия Петровича.

— Ельцов… Ельцов… Журналист, что ли?

— Именно.

— А какая у него статья была?

— 206-я, часть вторая. Надо прописку аннулировать, а его за сто первый километр.

— Дел-то всего… Исполним. Ваше слово для меня — закон.

Шорин вынул из кармана конверт.

— Здесь тысяча, Анатолий, мало ли кого угостить придется.

Кравцов сунул деньги в карман.

— Балуете вы меня, Александр Михайлович.

— Ничего, ты только служи хорошо, а мы тебе поможем. Я тут в гостях у Николая Анисимовича был, завел о тебе разговор. Министр пообещал мне выдвинуть тебя на начальника управления кадров. Что молчишь?

Кравцов чуть не подавился водкой, откашлялся, вытер слезы.

— Александр Михайлович, вернее человека не найдете.

— Надеюсь, Толя, надеюсь. Но хватит о делах за таким столом, давай закусим и выпьем.

Из ресторана Шорин вышел весьма довольный встречей. Кравцов, которому он вовремя наврал о беседе со Щелоковым, теперь будет землю есть, чтобы выполнить его просьбу. Что касается работы Ельцова, то место, которое он занимал в нынешней иерархии, было настолько ничтожным, что, будь воля Шорина, он бы оставил его учить пацанов боксировать на всю оставшуюся жизнь. В Спорткомитет он решил даже не звонить, хотя свои люди у него там были. Лишат Юрочку прописки, и работа накроется.

Вечером он с Леной поехал ужинать в Дом литераторов. За их столом немедленно образовалась неплохая компания, и они прекрасно провели вечер. Ночевал он у Лены и проснулся утром совершенно разбитым. Этой бабе абсолютно нельзя давать пить перед сексом. Иначе она начинает звереть. А такие утехи ему не по возрасту.

Шорин вернулся домой, выпил валокордин и прилег в комнате, где стоял «прямой» телефон. Кравцов позвонил в двенадцать, как и договаривались. Шорин поднял трубку.

— Минуточку… Идите, — приказал он невидимому собеседнику, так, чтобы Кравцов слышал, — и помните, Владимир Иванович, что справку эту будет смотреть лично Леонид Ильич… Слушаю, Толя, — сказал он в трубку, — ничего без начальника сделать не могут.

— Александр Михайлович, — голос Кравцова был крайне взволнован, — Ельцова прописали по личному указанию Юрия Михайловича. Я здесь поделать ничего не могу.

— Неужели сам распорядился? — севшим от волнения голосом спросил Шорин.

— Так точно. И его резолюция на заявлении.

— Ладно, Толя, ты в эти дела не влезай. Мы сами поправим молодого человека. Быть зятем Леонида Ильича не только почетно, но и крайне ответственно. Я свою просьбу снимаю. Будь здоров.

— До свидания, Александр Михайлович… — В голосе генерала послышалось облегчение.

Вот это номер! Когда же Юрка Ельцов скорешился с брежневским зятем? Неожиданный кульбит. Конечно, милиция против резолюции первого зама не пойдет. Воздействовать на «молодого человека», чтобы он отменил резолюцию, — невозможно. Наверняка дядька Ельцова, бывший начальник МУРа, когда-то пересекался с первым замминистра. А тот славен тем, что никогда не бросает старых приятелей в беде.

Вот здесь-то и заканчивалось эфемерное могущество Шорина. Если генерал-полковник узнает о его делах со своей женой, он от Александра Михайловича мокрого места не оставит. Значит, надо было звонить самому. Ох как не хотелось Шорину делать этого, но куда денешься. И он позвонил и униженно попросил о встрече.

Встречу назначили сегодня вечером на даче в Барвихе. «Мерседес» Шорин оставил дома, поехал один, без шофера, на скромных «жигулях», «шестерке».

Дача самого была обнесена официальным зеленым забором, с проволокой сигнализации по гребню. Шорин подъехал к воротам. Из КПП вышел прапорщик-чекист в пропотевшей рубашке.

— Документы.

Шорин протянул удостоверение МВД, в котором значилось, что он — консультант министра.

— Ждите, — сказал прапор и скрылся в будке.

Через несколько минут он появился, протянул документ и сказал:

— Машину поставьте на стоянку. Вас ждут.

То, что ему не дали въехать на территорию, сразу поставило Шорина на место. Исчез барственно-номенклатурный деятель из дорогого московского ресторана.

Через проходную шел человек мелкий, незначительный, которого и не видно-то на фоне этого государственного благополучия.

У входа на территорию, в самом начале посыпанной желтым песком дорожки, Шорина ждал помощник Матвея Кузьмича, высокий человек с лицом альбиноса. Он не протянул руки, не здороваясь, процедил всего два слова:

— Ждет. Прошу.

По тропинке, якобы заросшей, а на самом деле искусно выполненной художником-садоводом, они двинулись к беседке, построенной в стиле старых дворянских интерьеров. Тропинка эта, березовая аллея, беседка создавали иллюзию декорации к чеховскому спектаклю.

Матвей Кузьмич сидел в беседке в кресле-качалке в ярких заграничных шортах, его сухие крепкие ноги теннисиста были покрыты рыжеватыми волосами. Он пил чай, в пепельнице дымилась трубка.

— Иди, Леша, — сказал он помощнику.

Когда тот ушел, он выдержал паузу и предложил Шорину сесть.

— С чем прибежал, Саша? Чем порадуешь?

— Дело в том… — начал Шорин, но Матвей Кузьмич перебил его.

— В том дело, — усмехнулся он, — что ты своей поблядушке Ленке пообещал сгноить ее бывшего мужа. Так?

Шорин молчал.

— Молчишь. Тогда слушай дальше и запоминай. Ответь мне, какую опасность для нас представляет этот человек? Тогда я тебе отвечу — никакой! Понимаешь?

— Но вы же читали его статью? — попробовал перебить Матвея Кузьмича Шорин.

— Не перебивай меня, Саша, а слушай. — Он встал, поправил редеющие волосы на голове. Его тонкогубое лицо монаха-инквизитора дернулось, темные глаза стали еще темней.

— Кто такой Ельцов? Когда он встал на нашем пути, это был известный журналист, коммунист, человек, прекрасно выполнивший свой интернациональный долг. Зять замминистра, связи. Теперь вспомни, когда мы выкинули его из газеты, из второго издания страны, и он пошел работать в «Литературку», вспомни, как резко сократились его связи, а стало быть и влияние. Он выпал из номенклатуры. И сразу стал обычным газетным шелкопером без рода и племени.

— Но он же… — пытался вставить слово Шорин.

— Ты прав, он подумал, что все эти литературные болтуны — особая категория нравственно чистых людей и они помогут ему в его борьбе. При обыске у него отобрали статью. Да знаешь ли ты, что все варианты этого сочинения сразу же попадали ко мне на стол. Все эти прогрессивные интеллигенты больше других хотели орденов, премий, загранкомандировок. Они сдали его. Ты никогда не спрашивал меня, почему Ельцов со статьей поперся в шашлычную на Пушкинскую, а не в Дом журналистов?