Оракул мертвых - Валерио Массимо Манфреди

Норман нашел нужный фрагмент и стал медленно читать:

…Но когда ты.

Праведно мстя, женихов, захвативших насильственно дом твой,

В нем умертвишь иль обманом, иль явною силой — покинув

Царский свой дом и весло корабельное взявши, отправься

Странствовать снова и странствуй, покуда людей не увидишь,

Моря не знающих, пищи своей никогда не солящих,

Также не зревших еще ни в волнах кораблей быстроходных,

Пурпурногрудых, ни весел, носящих, как мощные крылья,

Их по морям, — от меня же узнай несомнительный признак:

Если дорогой ты путника встретишь, и путник тот спросит:

«Что за лопату несешь на блестящем плече, иноземец?» —

В землю весло водрузи — ты окончил свое роковое,

Долгое странствие. Мощному там Посейдону принесши

В жертву барана, быка и свиней оплодителя вепря,

В дом возвратись, и великую дома сверши гекатомбу

Зевсу и прочим богам, беспредельного неба владыкам,

Всем по порядку. И смерть не застигнет тебя на туманном

Море; спокойно и медленно к ней подходя, ты кончину

Встретишь, украшенный старостью светлой, своим и народным

Счастьем богатый. И сбудется все, предреченное мною.[11]

— «Танатос экс алос», — повторил Мишель. — Смерть на море, смерть от моря. Основываясь на этих словах, с древних времен принято считать, что смерть пришла к Одиссею с моря. Данте Алигьери, тоже не знавший греческого оригинала, полагал, что герой, вероятно, встретился с Океаном за Геркулесовыми Столпами и ушел на дно вместе со своим кораблем у горы Чистилища. Согласно Теннисону, он погиб в Атлантическом океане, когда плыл к новому свету, однако это греческое выражение трактуют также как «вне моря, далеко от моря», а значит, Одиссей умер вдали от этой природной стихии…

— Действительно, в пророчестве, кажется, содержится намек на путешествие в глубь земли…

— Да, к тому месту, где люди не знают моря, никогда не видели корабля и не могут отличить весла от лопаты для веяния зерна.

— Сухопутная одиссея, о которой, насколько мне известно, не сохранилось преданий. — Норман заглянул в примечания к только что прочитанному им фрагменту текста: — В этом комментарии говорится, что вторая часть пророчества Тиресия — недоработка поэта, не сумевшего завершить свое произведение и оставившего неразрешенной вражду между Одиссеем и богом Посейдоном, чьего сына, циклопа Полифема, Одиссей ослепил. Гомер не мог допустить, чтобы человек всерьез бросил вызов богам. Многие считают, одиннадцатая песнь — более поздняя вставка, но теперь у нас есть доказательство: на том сосуде содержится неоспоримое свидетельство существования второй «Одиссеи», созданной по крайней мере на четыреста лет раньше, нежели чем первая письменная редакция поэмы… Смотри, сомнений быть не может: та микенская ваза относится к XII веку.

Он разыскал в шкафу папку с рисунками, которые начал делать в университете, и разложил их все по очереди на столе.

Норман смотрел на него пораженно:

— Кто выполнил эти наброски? Боже, мне кажется, я снова воочию вижу тот сосуд, как будто все случилось только вчера…

— Я. Некоторое время назад. Образ того предмета вдруг возник в моем сознании, чистый, яркий. Я рисовал так, словно сосуд стоял передо мной.

— Значит, ты и без меня поехал бы туда.

— Не знаю. Может быть. В последние несколько недель меня терзают сомнения.

— Мишель, ты ведь решил ехать, а какова твоя цель? У путешествия всегда есть цель и конечный пункт, помнишь? Так мы говорили.

— Моя цель в последнее время много раз менялась под действием чувств, которые я больше не могу контролировать. Сначала я хотел удовлетворить свое честолюбие, потом — осуществить самое великое открытие нашего века: рассказать миру о последних днях Одиссея и связать свое имя с этим начинанием… А теперь… Я не знаю. Быть может, я тоже хочу найти Караманлиса. Мне сейчас тридцать пять лет, значит, ему, вероятно, около шестидесяти, — время всегда предоставляет нам возможность отомстить, если умеешь ждать. Время, сделавшее меня сильнее, а его подталкивающее к упадку… Естественный и справедливый ход событий. А ты? Ты собираешься вернуться туда, только чтобы найти истину? Или ты тоже намерен искать это сокровище? Если мы едем, то нужно раскрыть карты. Много времени прошло, мы тоже изменились… Мы должны открыть карты, если хотим ехать вместе.

— Дело не только в смерти моего отца. То, что мы пережили в те дни, зарубцевалось в моей душе. Я думал, оно уже никогда не всплывет в сознании, а потом эта фотография пробудила ту часть меня, которую я считал мертвой… Вернулось то, о чем я хотел забыть, — тоска, мечты. Мишель, я хочу вернуться туда, потому что десять лет назад утратил там часть своей жизни. Я должен выяснить, кто ее отнял и почему. И что мне остается. Ничто не остановит меня на этом пути.

Мишель убрал «Одиссею» в шкаф и поставил чашки в раковину, включил воду.

— Если нам предстоит вернуться туда, — проговорил он, — и если ты хочешь снова увидеть Павлоса Караманлиса, возможно, я должен рассказать тебе, что произошло со мной в ту ночь… Если ты не слишком устал.

— Нет, — ответил Норман. — Я выпил кофе. У нас много времени. И мне тоже есть что рассказать тебе.

Мирей, устроившись поудобнее на сиденье своего автомобиля, не отрываясь смотрела на освещенное окно Мишеля и иногда угадывала за стеклом очертания фигуры, порывистые, нервные жесты. Ей показалось, что он вдруг закрыл лицо руками и сгорбился, словно его охватила боль или горькое воспоминание.

Молодой человек в куртке со множеством застежек, надетой на голое тело, подошел к ее машине и постучал костяшками пальцев в окно:

— Эй, красотка, не подвезешь?

— Отвали, — ответила Мирей, поворачивая ключ в замке зажигания.

Включив скорость, она до упора вжала в пол педаль газа. Автомобиль помчался через беспечно дремлющий город, а потом — сквозь теплые, душистые поля, к горизонту, скрытому тучами и исчерченному вспышками молний.

Норман и Мишель еще долго говорили и долго сидели молча, глядя перед собой невидящим взглядом, ведь только в таком странном летаргическом состоянии могли пробудиться их сокровенные мысли. И когда Мишель произнес последнее слово, а потом встал, намереваясь уйти, Норман жестом остановил его:

— Мишель.

— Мы устали. Нам нужно ложиться спать.

— Что это за ваза? Что означают изображенные на ней фигуры?

— Это темное лицо «Одиссеи», неведомое путешествие, которое все мы должны предпринять: дорога сначала идет вверх, сквозь мечту и приключения, к пылающему горизонту, а потом неизбежно опускается вниз, к туманным землям и ледяному одиночеству, к берегам последнего Океана, с темной водой, где не бывает волн.