Мой полицейский - Бетан Робертс

тебе действительно интересно, я покажу несколько увлекательных примеров.

– Сейчас?

– Если у тебя есть время.

– Хорошо, – сказал он, беря себе второе печенье. Он ел быстро, даже шумно. Его рот был слегка приоткрыт. Наслаждаясь собой, я предложил ему тарелку.

– Бери сколько хочешь, – сказал я. – Затем я тебе кое-что покажу.

Оставалось полчаса до закрытия. Я решил перейти к делу: бронзовый Икар. Мы шли бок о бок в тишине, пока я не сказал:

– Не хочу показаться грубым, но ведь необычно, что полицейский интересуется искусством? Как думаешь, кто-то из твоих коллег интересуется?

Он внезапно засмеялся. Смех был громким, раскованным и эхом разносился по галерее.

– Боже, нет, – сказал он.

– Это печально.

Он пожал плечами.

– Там, в участке, если тебе нравится искусство – это странно. Или даже хуже.

Мы посмотрели друг на друга. Его глаза улыбались, клянусь.

– Ну, полагаю, это общее мнение…

– Я знаю только одного человека, которому это нравится.

– И кто это?

– Девушка, знакомая. Друг. Вообще-то она учительница. Но, скорее, ее направление – это книги. Однако у нас есть, знаешь, разговоры…

– Об искусстве?

– Обо всяком. Я учу ее плавать. – Он снова засмеялся, на этот раз мягче. – Хотя она никуда не годится. Лучше не становится.

«Готов поспорить, что нет», – подумал я.

Я думал, пока мы шли в галерею скульптур. «Друг», – сказал он. Маленькое откровение. Ничего страшного. Пока он говорил о ней, цвет его лица оставался неизменным. Он ни разу не уклонился от моего взгляда. Друг, с которым я могу справиться. Друг. Подруга. Дорогая. Невеста. Я могу справиться со всем этим. У меня был некоторый опыт. В конце концов, у Майкла была девушка. Тусклая мелочь. Всегда кормила его бутербродами. Довольно мило на самом деле.

Жена. Думаю, что смогу разобраться даже с женой. Жены дома, и это хорошо. Они дома, молчат и рады видеть его спину. Как правило.

Возлюбленная. С этим я справиться не смогу. Возлюбленная – это другое.

– Это, – сказал я, – Икар работы Альфреда Гилберта. Гипс. В данный момент предоставлен нам взаймы.

Вот он, его крылья вокруг, как плащ тореадора, а не фиговый лист. Для меня самое впечатляющее в нем – его вера в эти крылья. Бесполезные, хрупкие, привязанные к его рукам парой наручников, и все же он верит в них, как ребенок может верить, что плащ сделает его невидимым. Он по-юношески мускулист, стоит, развернув бедро, согнув ногу, а сверху его блестящую грудь освещает луч прожектора. Линия от его шеи до паха изящно изогнута. Он стоит один на своем камне, застенчиво глядя вниз. Он и серьезен, и абсурден, и красив.

Мой полицейский и я стояли перед ним, и я сказал:

– Ты знаешь историю?

Он искоса взглянул на меня.

– Боюсь, снова греческая мифология. Икар и его отец Дедал сбежали из тюрьмы, используя крылья, сделанные из перьев и воска. Но, несмотря на совет отца, Икар подлетел слишком близко к солнцу, его крылья расплавились, и – ну, об остальном ты можешь догадаться. Эту историю часто рассказывают школьникам, чтобы предостеречь их от чрезмерной амбициозности. И чтобы убедить, насколько важно слушать своих отцов.

Он наклонялся, дыша на витрину. Он двигался, рассматривая мальчика со всех сторон, в то время как я стоял в стороне и наблюдал. Мы поймали отражение друг друга в стекле, наши лица исказились и слились с золотым Икаром Гилберта.

Я хотел сказать ему: «Я не умею плавать. Научи меня. Научи меня рассекать волны вместе с тобой».

Но я не сделал этого. Вместо этого как можно эмоциональнее сказал ему:

– Ты должен привести ее сюда.

– Кого?

Именно тот ответ, на который я надеялся.

– Своего друга. Школьную учительницу.

– О, Марион.

– Марион. – Даже имя школьное. Это напоминает толстые чулки и еще более толстые очки. – Приведи ее.

– Чтобы показать музей?

– И встретиться со мной.

Он выпрямился. Положил руку на шею, нахмурился.

– Ты хочешь, чтобы она была частью проекта?

Я улыбнулся. Он уже боялся узурпации.

– Возможно, – сказал я. – Но ты – наш первый объект. Посмотрим, как это пойдет, ладно? Ты все еще планируешь прийти?

– Во вторник.

– Во вторник. – Не задумываясь, я добавил: – Не могли бы мы изменить место встречи? В моем офисе действительно маловато места. И нет необходимых инструментов.

Я вытащил визитку из кармана и протянул ему.

– Вместо этого мы могли бы встретиться здесь. Может быть, немного позже. Скажем, семь тридцать?

Он посмотрел на карточку.

– Это твоя студия?

– Да. И там я живу.

Он перевернул визитку, прежде чем сунуть ее в куртку. Улыбнулся, сказал: «Хорошо», но я не мог понять, была ли его улыбка улыбкой счастья при мысли о посещении моей квартиры, веселья от моих уловок, чтобы привести его туда, или просто смущения.

Но визитка у него в кармане. И вторник все еще в силе.

5 октября 1957 года

Ужасное похмелье этим утром. Я встал очень поздно, пил кофе, ел тосты и перечитывал Агату Кристи в надежде, что станет лучше. Пока еще нет.

Вчера вечером, после того как записал все события дня, я решил съездить в «Аргайл». Мне не нравилась идея еще одного долгого вечера в ожидании вторника, это была его часть. Но, по правде говоря, я был доволен своим успехом. Мальчик должен прийти сюда, в мою квартиру. Он согласился. Он придет один, во вторник вечером. Мы вместе посмотрели на Икара, мой полицейский одарил меня своей тайной улыбкой, и он придет.

Так что я подумал, что в «Аргайле» может быть весело. Нехорошо ходить в подобные места, когда чувствуешь себя подавленным и одиноким. Они только усугубляют страдания, особенно когда человек остается один. Но если тебя переполняет оптимизм… что ж, тогда «Аргайл» – это то место, где можно побывать. Это место возможностей.

Я не был там очень давно; с тех пор как несколько лет назад устроился куратором, мне нужно было вести себя очень осторожно. Не то чтобы я когда-либо был неосторожным. Конечно, мы с Майклом встречались очень редко. Ночь среды была нашей единственной ночью вместе, и я не собирался тратить ее зря, вытаскивая его в паб и делясь с кем-нибудь еще. Я часто навещал его днем, но он всегда хотел, чтобы я ушел из его комнаты до восьми часов, чтобы хозяйка ничего не заподозрила.

Но даже пройти мимо «Аргайла» рискованно. Что, если бы Джеки увидела, как я смотрю на эту дверь? Или Хоутон? Или любая из девушек, работавших в музее? Конечно, если кто-то все-таки