Прощание Зельба - Бернхард Шлинк

— Штефани ему нравилась так, как слуге может нравиться дочь ненавистного хозяина. В конце концов, она была по другую сторону, а если борьба идет не на жизнь, а на смерть, остальное уже не имеет значения. Когда Штефани выступила против него, борьба пошла не на жизнь, а на смерть.

В доме зажегся свет, отблески падали на лужайку. Но под сливой было темно. «Один и один будет два» — кто-то поставил запись Хильдегард Кнеф,[13]и мне захотелось обнять Бригиту и танцевать с ней вальс.

— Где же они… Неужели поджидали Штефани прямо у хижины? Ума не приложу, как им удалось идти за нами, чтобы мы не заметили! А мы-то думали, что, кроме нас, там никого нет! — Он прижал ладони к глазам и вздохнул. — До сих пор не могу избавиться от кошмара. Единственное, чего я хочу, — проснуться и все забыть.

Мне стало его жаль. И одновременно я не хотел знать того, что он мне рассказывал. Я ему не друг. Я выполнил его заказ. Теперь у меня другой заказчик.

— О чем вы говорили с Шулером, когда приходили к нему вечером?

— Шулер…

Если я и обидел его, сменив тему, то он ничем этого не показал.

— Мы с Грегором были у него вместе. Он рассказывал о своей работе с архивом и о страсбургском следе негласного компаньона, по которому потом пошли вы. Еще…

— Вы спрашивали у него про деньги? Деньги из кейса?

— Он сам об этом заговорил. Правда, в тот момент я ничего не понял. Он сказал, что в человеке просыпается подозрительность, если он находит в подвале чемодан денег. Что у него возникает вопрос, кому они принадлежат. И, говоря это, смотрел на Грегора.

— А что вы…

— Я был с ними не все время. У меня был… у меня был понос, так что я часто уходил в туалет. Видимо, Шулер нашел деньги в той части старого подвала, где ему, вообще-то, делать было совершенно нечего, а деньги эти хранил там Грегор. Шулер задумался и начал подозревать Грегора, потому что я из Велькеров, а Грегор не член семьи. А потом он попытался наставить своего бывшего ученика на путь истинный.

Его смех звучал одновременно язвительно и грустно.

— Наверное, еще вы захотите узнать, в каком состоянии был Шулер. От него противно пахло, но чувствовал он себя хорошо. Кстати, он не угрожал. Даже не сказал, что деньги у него. Это Грегор выяснил только на следующий день.

Песня закончилась, раздались аплодисменты, смех, крики, потом она зазвучала еще раз, громче.

Мне хотелось если уж не танцевать, то хотя бы подпевать. «Господь все видит и давно уже заметил тебя».

Он положил руку мне на колено:

— Я никогда не забуду, что вы для меня сделали. Когда-нибудь воспоминания об этих месяцах, слава богу, поблекнут. До сих пор хорошее я помнил гораздо лучше, чем нанесенные мне обиды, а вы как частный детектив сделали для меня только хорошее. — Он встал. — Пойдемте в дом?

Когда Хильдегард Кнеф пела свою песню в третий раз, я танцевал с Бригитой.

Почему это состояние не могло длиться вечно? Ясное, светлое и безоблачное, с легкой примесью грусти и печали. Грусти из-за Штефани Велькер, Адольфа Шулера и Грегора Самарина — да, из-за причинившего столько горя и заплатившего за это своей жизнью Грегора Самарина, — и печали оттого, что мы только сейчас обнаружили, как легко наши ноги и наши тела нашли общий ритм, какое удовольствие мы друг от друга получаем. Почему нельзя танцевать так весь год, этот, и еще один, и еще один, и все оставшиеся годы, сколько бы их ни было.

Такое же счастье испытывали и остальные, я это видел: Нэгельсбахи улыбались, как будто у них была общая тайна; с лица расстроенного из-за мыслей о старости Филиппа стерлась досада, а с лица Фюрузан — усталость после долгого пути от Анатолийского нагорья до Германии и усталость после многих, слишком многих бессонных ночей, в течение которых она зарабатывала деньги, чтобы отослать их своим домашним; Бригита сияла так, будто все наконец уладилось. Велькер не танцевал. Скрестив руки, он стоял в дверях и приветливо смотрел на нас, словно в ожидании, что мы вот-вот уйдем. Когда детям пришла пора ложиться спать, мы откланялись.

Через несколько дней мы с Бригитой поехали на Сардинию. У Мануэля начались каникулы, и отец устроил ему сюрприз: повез кататься на лыжах. Бригита, которая понятия не имела о планах папаши и даже закрыла свой салон, чтобы провести время с Ману, сказала: «Сейчас или никогда». Теперь мы живем по ее графику, а не по моему.

Десять дней на Сардинии — ни разу еще мы не проводили вместе так много времени. Наш отель мог похвастаться разве что остатками былой роскоши: темно-красная кожа на креслах и диванах в гостиной потрескалась, в столовой не горели люстры, а латунные краны в ванной плевались ржавой водой. Но обслуживали нас внимательно и заботливо. Отель стоял среди деревьев заросшего парка на берегу маленькой бухточки с галечным пляжем, и как только мы выходили в парк или на пляж, нам тут же услужливо приносили два шезлонга, маленький столик, иногда зонтик и по желанию кофе, воду, кампари или местное белое вино.

Первые дни мы только полеживали, смотрели, щурясь, сквозь листву на солнце и на уходящее за горизонт море. Потом взяли напрокат автомобиль и стали ездить вдоль побережья и по узким извилистым дорогам в горы, осматривали деревушки — в каждой церковь, рыночная площадь и прекрасный вид на долину, а кое-где еще и на море. На рыночных площадях сидели старички, и я бы с удовольствием к ним присоединился, послушал бы о том, какими опасными разбойниками они были в свое время, рассказал бы, каким ловким детективом в свое время был я, похвастался бы Бригитой. В Кальяри мы, преодолев неимоверное количество ступеней, поднялись на панорамную террасу на месте средневекового бастиона, откуда любовались видом на гавань и крыши домов, не похожие одна на другую. В маленьком портовом городишке был праздник с торжественной процессией, хором и музыкантами — играли и пели так трогательно, что у Бригиты на глазах выступили слезы. Последние дни мы снова провели лежа под деревьями или на пляже.

На Сардинии я влюбился в Бригиту. Звучит глупо, я знаю. Мы вместе уже много лет, и что же меня с ней связывало, если не любовь! Но только на Сардинии у меня открылись глаза. Как хороша Бригита, когда она свободна от забот и хлопот! Какая у нее походка — легкая и в то же время энергичная! Какая она чудесная мать, как верит в Ману, хоть и боится за него! А какая она остроумная! Как мило подшучивает надо мной! С какой любовью относится ко мне, к моим чудачествам и привычкам! Как массирует мне больную спину! Сколько света и радости вносит она в мою жизнь!..

Я попытался вспомнить, какие ее желания я когда-то не исполнил, чтобы исполнить их теперь. Сказать нежные слова без особого повода, подарить цветы, почитать вслух, придумать что-нибудь интересное, чего мы еще не делали, принести вдруг бутылку вина, которое ей понравилось в ресторане, или сумку, на которую она обратила внимание, увидев в витрине, — все это такие мелочи, и мне стало стыдно, что я столько лет на них скупился.