Должно ли детство быть счастливым? - Екатерина Мурашова

И вот теперь мне нужен ваш совет. Завотделением меня к вам направила. Поговори, дескать. Вот все мне говорят: сдай его в детдом, всем лучше будет. Ты уже старая и сына вырастить даже молодая нормальным не смогла. А теперь где силы, деньги? Да и время какое дикое. Мне на пенсию через три года, а разве на пенсию проживешь? Да может, и завод раньше того развалится, и сейчас зарплаты задерживают, чем ты его вообще кормить будешь, не говоря про другое, а в детдоме всё — от государства, всегда будет одет и накормлен и в школу ходить. Лучше уж он сейчас сразу к казенке привыкнет, чем потом его отдавать — травма. А закроется завод — кто ж меня, старую, на работу возьмет? Сами знаете, как сейчас с работой… И гены опять же: отец — вор, мать — наркоманка. Какой у него шанс? Да никакого. Он как подрастет в нищете, так тебя же и обворует да еще и пристукнет. Не тяни жилы, отдай.

— И что же? — я выжидательно смотрела на женщину.

— Но он же живой, теплый и на Борьку похож… — сказала она. — И ручки ко мне тянет: баба-баба-баба…

— Ну вот, — сказала я. — Вам и надо сделать выбор — между здравыми аргументами со стороны других, однозначно неглупых людей и аргументами своих души и сердца. Всего-то.

— Эка вы сказали. — Она надолго задумалась.

— Будем дальше советоваться?

— Да! — твердо сказала женщина.

— Тогда смотрите. Сначала — про гены, потому что они вас интригуют. Все особенности вашего Бори-ребенка — это, скорее всего, последствия перинатальной энцефалопатии. Эти дети всегда в группе риска, ну он и реализовал негативный сценарий в полном объеме. Но изначально, генетически с ним все в порядке. Другое дело, что до рождения Максима Борис вел, прямо скажем, не очень здоровый образ жизни… Теперь Зоя. Скорее всего, она действительно детдомовская, и про ее генетику мы не знаем ничего, но вряд ли она благоприятна. Однако выжила в условиях категорически не способствующих и даже сумела в одиночку дорастить ребенка до двух лет. Другое дело — принимала ли она наркотики во время беременности, во время кормления…

— Она мне клялась, что нет!

— Сами понимаете, чего стоят ее клятвы. Но, в принципе, это возможно. Она решила оставить ребенка, где-то прокантовалась с ним почти два года, возможно, действительно надеялась начать новую жизнь… Максим, как и Боря, — в группе риска. Это мы с вами обе понимаем. Но он не обречен. Ребенка обследовали?

— Да, мне заведующая все направления дала, мы всех обошли. Все сказали, что немного отстает в росте и весе и не говорит почти, а так — всё в порядке. Но вот скажите… может ведь быть так, что — ничего? Ведь я ж много жила, много чего видала: хорошие люди — как репей, где только не вырастают!.. Скажите…

— Если вы собираетесь растить его как репей, лучше отдайте в детдом, — сурово сказала я.

— Да нет же! — Я видела, что она уже приняла решение, видит во мне единственную союзницу и сейчас очень боится меня потерять. — Я же теперь старше, умнее, я знаю, я спрашивать буду, читать, если надо… я…

— Бросьте оправдываться, — сказала я. — Ваш выбор. Никто вам не судья. Помощники найдутся.

— Спасибо. — Мне показалось, что она хочет пожать мне руку. — Я еще приду. Спрошу. Сейчас мне надо одной… то есть с ним… Пойдем, Максимка!

— Ой! — вспомнила я и громко и весело рассмеялась. Женщина удивленно обернулась. — Рассказ Станюковича «Максимка» — про негритенка — читали? Помните? Там его усыновил пожилой пьяница-матрос, Лучкин, кажется?

— Да, что-то такое помню…

— Так вот, там все кончилось хорошо!

Женщина широко улыбнулась, и ее улыбка тут же отразилась на лице малыша Максима, который уже поставил машинки на место и приготовился уходить вместе с бабушкой.

* * *

— Меня к вам бабушка прислала! — невысокий молодой человек в черном пиджаке улыбался губами, но глаза его оставались серьезными.

— Простите, а в связи с чем? — спросила я.

— Она сказала: может, вы вспомните Максимку, сына вора и наркоманки…

Я поежилась, вспоминая.

— Это вы?

— Да, это я, — у юноши было лицо молодого Добролюбова с известного портрета. — Я закончил судостроительный колледж, сейчас работаю в порту и учусь на вечернем в институте. Дополнительно изучаю немецкий и испанский языки, каждый день по часу то и другое. И еще экономическую литературу — сорок страниц. И по психологии — двадцать. Я знаю, мне это нужно, я всегда в группе риска, мне нужно загружать мозги. Я не пью и не курю. Уже два года — вегетарианец. Я люблю море и хочу связать с ним свою жизнь. Книжка про того негритенка всегда лежала у меня на полке. Бабушка говорила: риск — благородное дело, прорвемся, Максимка…

— А как она-то сейчас?

— Я похоронил ее два месяца назад. Отвез ее прах в ее… в нашу деревню. Там красиво: ее могила прямо над речкой, земля сухая и место солнечное. Я посадил березу, она так хотела. Когда-нибудь я куплю там дом, мои дети будут туда приезжать на лето.

— Я верю, что так и будет, — сказала я. — Светлая ей память.

— Светлая память, — эхом откликнулся Максим.

— Я как к вам без сына пришла, чтобы его лишний раз не травмировать. Я хочу о его страхах поговорить.

— А сколько лет сыну?

— Девять.

— Да, конечно, давайте поговорим, — бодро согласилась я.

Про детские страхи даже трудно сказать, нарушение они или норма. По данным из разных источников, они встречаются у 5–8 детей из десяти.

И чего только не боятся! Темноты, врачей, монстров, больших животных, остаться одному — это классика. Маминого брата с бородой, крокодила под кроватью, пауков, мух, гномов, крови, качелей, Деда Мороза — это из более индивидуального.

Как правило, со временем детские страхи проходят сами собой. Но можно с ними и поработать. Способов работы с детскими страхами несколько. Также как и при работе со взрослыми фобиями, здесь применяются бихевиоральные методы, последовательная десенсибилизация, очень эффективным бывает рисуночный метод — когда страхи неоднократно рисуют со многими подробностями, и постепенно они делаются нестрашными и даже смешными.

Сейчас я узнаю, чего же конкретно боится сын моей посетительницы.

— Тут дело в том, что теперь я уже сама боюсь, — глядя в пол, сказала она.

— Чего же вы боитесь?

— Оно все начиналось обычно, лет в шесть: не пойду в темную комнату, оставь мне свет, там за занавеской кто-то прячется, а если оно в окно залетит… Мы его не ругали, не высмеивали, оставляли свет, отодвигали занавески, показывали, что там никого нет, подходили вместе к окну…

— А потом?

— Потом Владик как-то сказал: мама, я понимаю уже, что вы все его не видите. Я, конечно, встревожилась, стала расспрашивать. Он сначала пытался мне объяснить…