Палоло, или Как я путешествовал - Дмитрий Быков

– Опасно, – кое-как пояснил один, – лошади ссорятся.

– Да и дождь скоро, – добавил другой. – Тогда нам не вернуться.

– Может, правда? – сказала дочь Жаровой Алиса. – Почему нам надо кидать это кольцо именно с вершины? Может, вообще бог с ним, с Владимиром Путиным?

Тщетно мы убеждали проводников, что, пролетев 16 000 километров и проехав ещё 100, не имеем морального права поворачивать назад. Кудрин в очередной раз подбежал к Немцову и стал предлагать ему что-то компромиссное, Немцов заржал и встал на дыбы, и как я на нём удержался – не помню. Со стороны, говорят, это было эффектно. Вдобавок мул упёрся и не желал двигаться дальше, сколько его ни перевьючивали.

– Ладно, ребята… Придётся бросать отсюда.

Как знают читатели «Википедии» (а если не знают, пусть посмотрят фотографию), верх Хуйнапутина представляет собой огромную воронку, образовавшуюся от взрыва 500-летней давности. Горе реально снесло крышу. Рядом, на склоне, по которому бежала лава, осталось несколько застывших чёрных и красных природных изваяний, тоже удивительно подходящих к теме. Одно так и называется – «Бегущая крыса».

Мы могли бы, конечно, написать, что дошли до самой вершины, но чем бы мы тогда отличались от Чурова? Мы спешились, оставили коней проводникам и прошли вверх с гидом ещё метров четыреста – до небольшой площадки на левом боку вулкана Хуйнапутина. Отсюда мы сняли дно знаменитого кратера и пейзаж вокруг, похожий на гигантскую стройплощадку. Теперь предстояло сделать главное.

Ещё в Москве мы купили брелок с весьма точным изображением премьера, календарик с изображением Путина-Медведева, как бы переходящих друг в друга, и яйцо всевластия – крашеное деревянное яйцо с портретом второго президента России. Оставалось провести ритуал, то есть обкурить памятники соответствующей сигаретой. Сигарета, хоть и с чёрным табаком, оказалась типа «Примы».

Мой Андрей широко размахнулся и швырнул в бездну яйцо, а Жарова – брелок. Правда, от ремня она отцепляла его с явным усилием – видимо, привыкла к всевластию. Всё это ухнуло вниз, хоть и не с самой высшей точки. Получается, мы избавимся от Владимира Путина не в самое выгодное время и не на высшей точке общественного подъёма, но что делать, если несистемная оппозиция никогда не может договориться.

Тут наползли тучи, и я на всякий случай бросил в кратер и лисий хвост. Не знаю, как это скажется на составе правительства. Правда, помогать он не перестал: спускаясь обратно, поскользаясь и падая, мы успели скатиться вниз ровно к тому моменту, как на зелёную вулканическую почву упали первые капли дождя.

Мул летел назад как на крыльях и даже попытался съесть какую-то вкусную колючку под носом у Кудрина, но тот его укусил. Кому, как не Кудрину, отгонять жадных претендентов на Стабфонд?

Через час мы были в Маталаке, через два выехали в Арекипу, и на перевале дождь полил уже по-настоящему, а потом превратился в снег. Машина, подскакивая, ползла по серпантину, температура опустилась до нуля, кругом были бескрайние поля жидкой глины и ядовитого пепла, и вообще, правду сказать, было довольно страшно. Утешало нас только сознание выполненного долга. Уже в Москве мы узнали о том, что Владимиру Путину впервые осмелился возражать губернатор Никита Белых, а рейтинг его опустился до 38, а то и 36.

Вот я и думаю: если мы, четверо не самых подготовленных и не особенно отважных людей, накопив упорным трудом требуемую сумму, сумели долететь до Перу и взойти к заветной вершине, надеясь положить конец противному периоду в российской истории, – может, и Россия, чем чёрт не шутит, даже без помощи лисьего хвоста…

Впрочем, всё это выяснится в марте.

По сравнению с западным стилем жизни аналогичный показатель у русского народа отличается крайней застойностью, тем болезненным постоянством, которое вот уже третий век позволяет говорить о специфически русском характере и загадочной отечественной душе.

Строго говоря, это не вполне стиль жизни, а скорее способ сведения на нет всех западных усилий по обустройству разумного общества. Поскольку всё русское априорно противопоставлено западному, то и жизнь в её европейском понимании решительно не удовлетворяет местного жителя и вызывает желание её прожигать.

То, что средний американец называет стилем своего существования, в России причудливо перерождается в очередной способ максимально себе это существование усложнить, копируя при этом моды и новации, сопровождающие быт западного человека. Создаётся впечатление, что Россия копирует западный опыт исключительно с целью продемонстрировать на себе все его крайности, опасности и издержки – то есть чтобы догнать, перегнать и, порвав грудью финишную ленточку, доказать полную бессмысленность самого забега.

Так ребёнок отбирает у взрослого спички, чтобы незамедлительно дать мастерам наглядной агитации материал для плаката «Спички детям не игрушка».

Наилучший материал для иллюстрирования этого тезиса предоставляет нам русская история последних сорока лет – то есть хроника того периода, когда воздух свободы врывался в щели железного занавеса с тем бо́льшим напором и свистом, чем мизернее были щели.

Стихийный западный бунт конца пятидесятых – против буржуазности, пошлости и благопристойности – выродился в России в протест против жизни как таковой (поскольку буржуазности в тогдашней российской действительности не было и близко). А потому ношение длинных волос и узких галстуков кричащих расцветок мгновенно превратилось в явление социального порядка. Благополучный западный юноша бежал в маргиналы, чтобы ощутить свободу и спустить свою жизнь с накатанных рельсов; но российская специфика такова, что здесь немногочисленные благополучные юноши никуда не бегут, а к последней свободе прорываются те, чья маргинальность и без того бесспорна благодаря коммунальному быту и череде беспрерывных унижений в транспорте.

Сэлинджер со своим Холденом Колфилдом оказался страшно грешен перед русскими; его герою после трёхдневного странствия в мире экзистенциальной свободы есть куда вернуться. Русским мальчикам возвращаться решительно некуда, ибо в свободу, в хиляния по Броду и слушания западных радиостанций они бежали из того мира, в котором жить-то невозможно, а уж приходить в него обратно равносильно самоубийству. Немудрено, что поколение русских хиппи, возросших на наивном западничестве шестидесятых годов, в большинстве своём кончило бомжеванием, передозировками наркотиков, заражениями крови от грязных игл или полным посталкогольным распадом и без того неустоявшейся личности. Чудный идеолог студенческих бунтов в США пятидесятых, лапушка наша Джерри Рубин, закономерно кончил обуржуазиванием и проклятиями в адрес всякой революции. Его русским последователям пути назад не было – в частности, ещё и потому, что истинно русская основательность и одноканальность заведомо исключают любой компромисс. Тут ежели менять свою жизнь – то до смерти.