Риф, или Там, где разбивается счастье - Эдит Уортон

— Вы обещали время от времени давать знать о себе, — сбивчиво начал он, остро сознавая свою неуверенность.

Слабая улыбка только подчеркнула трагическое выражение ее лица.

— Разве? Не о чем было сообщать. Никаких исторических событий — как в счастливых странах…

Он помедлил, прежде чем спросить:

— Все же вы счастливы здесь?

— Была счастлива, — ответила она, сделав легкое ударение на первом слове.

— Почему вы сказали «была»? Вы точно не думаете уезжать? Таких добрых людей вы больше нигде не найдете.

Дарроу едва понимал, что говорит, но в ее ответе расслышал убийственную определенность.

— Полагаю, это от вас зависит, уеду я или останусь.

— От меня? — Он уставился на нее поверх разбросанных бумаг Оуэна. — Господи! Какого вы мнения обо мне, чтобы сказать такое?

В ответ — насмешливо-вопросительное выражение на ее несчастном лице. Она встала, отошла к окну и на секунду прислонилась к темной раме. И оттуда бросила ему:

— Не воображайте, что я хоть чуточку о чем-то жалею!

Он уперся локтями в стол и спрятал лицо в ладони. Это оказалось тяжелее, чертовски тяжелее, чем он ожидал! Доводы, увертки, оправдания, отговорки — все сразу забылось: он остался лицом к лицу с отвратительным фактом собственной низости. Он поднял голову и спросил наугад:

— Так ты уже давно здесь?

— С июня, да. Оказывается, Фарлоу тем временем искали меня, чтобы сообщить об этом месте.

Она стояла лицом к нему и спиной к окну, явно порываясь уйти и вместе с тем желая что-то сказать или ожидая услышать какие-то слова от него. Он чувствовал это ее ожидание и словно онемел. Что, черт возьми, может он сказать, что не прозвучит как оскорбление или насмешка?

— Твоя мысль о театре… значит, ты ее сразу отбросила?

— А, театр! — хмыкнула она. — Я не могу жить надеждой на театр. Приходится соглашаться на первое, что мне предлагают; я приняла это предложение.

Он сбивчиво продолжил:

— Я рад… чрезвычайно рад… что ты счастлива здесь… я думал, ты дашь мне знать, что я могу для тебя сделать… Теперь о театре… если ты все еще сожалеешь… если тебя что-то не устраивает здесь… я знаю нужных людей в Лондоне… наверняка смогу все устроить, когда вернусь…

Она подошла к столу, наклонилась и спросила чуть ли не шепотом:

— То есть ты хочешь, чтобы я уехала? Это так?

Он со стоном уронил руки:

— О боже! Как ты можешь так думать? Ты же знаешь, в свое время я умолял позволить мне сделать для тебя что могу, но ты и слышать не желала… и с тех пор я всегда хотел быть тебе полезным… сделать что-то, что угодно, помогать…

Она выслушала его, не шевелясь, даже стиснутые руки, которыми она упиралась в край стола, не дрожали.

— Если хочешь помочь мне, тогда… можешь помочь мне остаться здесь, — с напором негромко проговорила она.

В тишине последовавшей паузы ясно прозвучал клаксон автомобиля на дальнем подъезде к дому. Софи тотчас повернулась и, бросив последний испуганный взгляд на Дарроу, вылетела из кабинета и помчалась наверх. Он стоял неподвижно, ошеломленный ее последними словами. Значит, она боялась… боялась его… до смерти боялась! Это открытие потрясло его до глубины души…

Клаксон послышался снова, уже совсем близко; он вышел из кабинета и поднялся в свою комнату. Письмо было достаточным предлогом, чтобы присоединиться к компании за чайным столом позже, а сейчас ему хотелось побыть одному и немного упорядочить взбудораженные мысли.

Комната наверху встретила его интимным светом лампы и камина. Все в ней дышало тем же ощущением покоя и постоянства, которое два вечера тому назад баюкало его самодовольные мысли. Кресло у камина вновь звало в свои объятия, но, слишком возбужденный, чтобы спокойно сидеть, он, опустив голову и сцепив руки за спиной, принялся расхаживать по комнате.

Пять минут, проведенные с Софи Вайнер, осветили странным светом темные углы его сознания. Живее всего ему сейчас помнилась абсолютная чистота девушки, ее безжалостная пылкая искренность. Его снова, как прежде, поразило, что суровая школа жизни отучила ее от ложной сентиментальности, совершенно не коснувшись гордости. Когда они расстались пять месяцев назад, она спокойно, но решительно отвергла все его предложения помощи, даже намек на то, что он постарается посодействовать осуществлению ее мечты о театре, и ясно дала понять: она хочет, чтобы их краткая связь не оставила иного следа в их жизни, кроме приятного воспоминания. Но теперь, когда они неожиданно столкнулись в ситуации, в которой, как мнилось ее испуганному воображению, она оказалась в его власти, первым ее порывом было защитить свое право на место, которого она добилась, и как можно быстрей узнать, не намерен ли он оспорить его. В то время как ему представлялось, что она избегает его, трепеща в самоуничижении, она наблюдала за всеми его движениями, удостоверилась, что случай удобный, и спустилась вниз, чтобы «договориться» с ним. Он был столь поражен ее прямотой и энергичностью, что на мгновение упустил из виду собственную роль в этой истории.

«Бедняжка… бедняжка!» — только и мог он повторять, и вместе с тем вновь представлял, каким, должно быть, жалким выглядел в ее глазах.

Затем он впервые осознал, какой неопределенной, по сравнению с ее ролью, виделась ему своя роль в коротком эпизоде их отношений. Происшедшее оставило в нем чувство раздражения и самодовольства, но, как он понял теперь, главное, если не все, — это то, как оно повлияло на его прежде идеальное отношение к другой женщине. Он нарушил собственное требование сентиментальной верности, и если думал о Софи Вайнер, то в основном как о случайной причине своего грехопадения. Эти соображения были неприемлемы для его гордости, но навязаны ему примером ее отважного здравого смысла. Если он выступил жалкой фигурой в этой истории, то обязан Софи тем, что больше не закрывает на это глаза…

Но когда он открыл их, что он увидел? Ситуация, в лучшем случае отвратительная, исправляется относительно просто, если единственным его долгом становится защита Софи Вайнер. То, что этот долг был первостепенным, не отменяло дополнительных обязательств. Инстинкт диктовал Дарроу в трудные моменты добираться до сути проблемы; но никогда прежде он не погружался в такие темные глубины, как сейчас, и на минуту он, дрожа, застыл на краю… Что ж, в любом случае обязательство перед девушкой прежде всего: необходимо дать ей понять, что он намерен выполнить его до конца, а уж потом искать способ устранить другие трудности, уже возникшие на его пути…

В дубовой гостиной он обнаружил миссис Лит, ее свекровь и Эффи. Пока он шел к ним длинной чередой покоев, они расположились живописной группой за столом, накрытым для чая. Лампы и огонь в камине освещали серебро и фарфор, яркое облачко волос Эффи и белый лоб Анны, которая сидела, откинувшись на спинку стула, за большим фарфоровым чайником.