Танец змей - Оскар де Мюриэл

она, – когда тот заявился, несмотря на запрет доктора.

– Миссис Дженнингс, прошу вас! – рассердился Клоустон, хотя все мы знали, что она была права. Доктор перевел взгляд на меня: – Я уверен, что вам ничего не угрожает, инспектор.

Я уронил лицо в ладони.

– О господи боже…

– Мы будем рядом, – добавил Клоустон, – прямо за дверью, если вам вдруг понадобится… помощь.

Его последнее слово прозвучало совсем мрачно. Все это мне очень не нравилось.

* * *

В комнату мисс Макгрей вел просторный светлый коридор, из окон которого открывался вид на заснеженные равнины на юге. И все же каждый шаг был пыткой: Клоустон шел справа от меня, сестра Дженнингс слева – как два тюремных надзирателя, сопровождающих меня на виселицу. Мы попросили Макгрея подождать внизу, опасаясь, что нервы у него не выдержат и он ворвется в комнату сестры при первом же звуке, который ему не понравится.

Будто желая разрядить обстановку, Клоустон приподнял мою руку и осмотрел шину.

– Мисс Янг молодец, – сказал он. – Вы быстро поправитесь.

– Быстро – это как скоро?

– Исходя из предположения, что сломана только лучевая кость, а запястье цело, – через пять-шесть недель.

– Ох, черт!

Толку от меня будет не много. Стрелять я не смогу, писа́ть тоже… Не смогу даже ездить верхом, не испытывая затруднений. Впрочем, вскоре я буду этому только рад.

Мы дошли до палаты Фиалки. Клоустон потянулся к дверной ручке, но сестра Дженнингс его опередила. Она едва не выронила поднос с завтраком, который кое-как удерживала второй рукой.

– Я войду первой, – сказала она. – Проверю, одета ли она.

– Убедитесь, что она выпила лекарство, – сказал Клоустон, бросив взгляд на янтарный пузырек рядом с чайником.

Сестра Дженнингс машинально произнесла «угу», открыла дверь ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь, и сразу же захлопнула ее за собой.

Мы с Клоустоном остались снаружи и уперлись взглядами в пол в тягостном молчании. Я осмотрелся – коридор был пуст. Вот он, мой шанс задать вопрос.

– Раз уж Макгрея тут нет, – сказал я тихо, – можете сказать мне, чего на самом деле ожидаете от этой беседы.

Секунду подумав, он ответил едва различимым шепотом:

– Хорошо зная ее историю болезни… я бы предположил, что она никак не отреагирует на ваше присутствие и останется все так же безмолвна.

– Ясно, – сказал я. – А в противном случае?

Добрый доктор поднял лицо, глаза его сверкнули.

– Если она отзовется… – сказал он, тщательно подбирая слова, – я понятия не имею, чего ожидать.

Тон у него был такой, что у меня по спине пробежал холодок. В памяти у меня тут же всплыли страшные детали, перечисленные премьер-министром: мать убита кочергой, отец зарезан кухонным секачом.

Времени на разговоры больше не было, ибо сестра Дженнингс открыла дверь и уставилась на меня своими колючими глазками.

– Я сейчас впущу вас внутрь, – сказала она, воздев указательный палец. – Но не вздумайте огорчить девчушку, иначе я…

– О, прочь с дороги! – не выдержал я и обошел ее. Она хотела возмутиться, в глазах ее полыхнула злость, но я тотчас захлопнул дверь и задвинул щеколду.

И немедленно пожалел о своей спешке.

14

Оставшись в одиночестве посреди большой комнаты, я внезапно растерял все мысли.

Не знаю, разыгралось ли у меня воображение или сквозь какую-то невидимую щель в стене подул сквозняк, но что-то здесь тихо шуршало. Этот звук напомнил мне тот шелест, какой слышишь, приставив ухо к раковине, только глуше – как нескончаемый вздох. И, несмотря на то что в небольшом камине потрескивал огонь, мне стало очень зябко.

И впереди, в двух шагах от меня, сидела мисс Эми Макгрей, Фиалка, источник всех бед Макгрея.

Выглядела она почти так же, как в тот день, когда я впервые ее увидел – сидящую возле окна за маленьким столиком, в тонком белом платье.

Я сглотнул, вдруг осознав, что не дышу уже несколько секунд и каждая мышца в моем теле невероятно напряжена. Я попытался сделать шаг, но мои ноги отказались слушаться. Никогда, даже в моменты величайшей опасности, не случалось со мною подобного паралича. Видимо, такое чувство испытывает укротитель львов, когда впервые оказывается лицом к лицу со своим зверьем и ни сетка, ни прутья клетки не отделяют его от животных.

Я с усилием вдохнул, и ароматы лаванды и ромашки, заполнявшие комнату, слегка приглушили мое волнение. Нога моя наконец-то сдвинулась с места – не могу передать, каких усилий это потребовало.

Обходя мягкое кресло, я получше рассмотрел девушку.

Все та же алебастровая кожа, мягкие черты лица, остренький носик и тонкие губы, как те, что рисуют на фарфоровых куколках. Темные волосы ее, видимо, совсем недавно уложили в косу, а шея, длинная и стройная, была вытянута в струну.

В глазах ее, однако, отражалось нечто иное.

Большие, как у Макгрея, но обрамленные длинными ресницами, они были темно-карими, почти черными. Обычно она смотрела в упор на какую-то невидимую точку на некотором расстоянии от нее – но только не сегодня. Зрачки ее подрагивали, словно ей не удавалось остановить их на том призраке, которого она разглядывала. Вокруг глаз ее появились мелкие морщинки, кожа припухла и потемнела. То были не синяки, вызванные недосыпом, но последствие того, что не один месяц она провела в постоянном напряжении.

Макгрею я бы такого не сказал, но состояние ее, судя по всему, ухудшалось. Прежде она напоминала мне пустой сосуд; теперь же больше походила на клубок нервов, заколотый булавками – чтобы не разматывался. До этого момента мне не приходило в голову, что она, возможно, пребывает в вечной безмолвной муке.

– Доброе у… – я откашлялся, – доброе утро, мисс Макгрей.

Как и ожидалось, она не ответила и даже не взглянула на меня. Но, похоже, ощутила мое присутствие. Мои слова еще сильнее взволновали ее – жилы у нее на шее вдруг натянулись до предела.

Я поискал глазами, где бы присесть. В Эдинбурге возле ее столика стояло еще одно кресло. Но не здесь. Здесь ее никто не навещал.

У стены нашелся деревянный стул с корзиной, полной всякой галантереи, поверх которой лежала незаконченная вышивка. Все катушки были подписаны именем «Дженнингс». Я снял корзину со стула, чтобы поставить ее на пол и освободить себе место, и в этот момент на свету блеснули ножницы и подушечка с иголками. Кто оставляет такие вещи в пределах досягаемости сумасшедшей девушки?

Я перенес стул поближе к столику и сел. Лишь тогда я заметил, что руки ее, сцепленные на коленях, беспрестанно дрожат. Я в сотый раз отчаянно