Счастливая странница - Марио Пьюзо

Но Фрэнк Корбо взглянул на пасынка с презрением, как на слабоумного или безумца.

– Никаких врачей! – отрезал он. – Дайте мне отдохнуть. – С этими словами он закатил глаза.

Лючия Санта и Ларри удалились в кухню на противоположном конце квартиры. Мать велела сыну:

– Сбегай на фабрику Ранкеля и приведи мистера Колуччи. Он сумеет поговорить с Фрэнком. Ночью ему опять было совсем худо. Если это продлится – нет, лучше веди Колуччи…

Ларри смертельно устал и мечтал добраться до постели. Однако он видел, что мать, всегда полная сил и уверенности в себе, на этот раз близка к слезам, от которых ее удерживает только гордость. Его захлестнула волна любви и жалости к матери, но одновременно ему было противно вмешиваться во все это, словно разразившаяся драма не имела к нему ни малейшего отношения. Он потрепал мать по руке, сказал: «О'кей, ма» – и бросился вон из дому.

Колуччи, даже будучи конторским служащим, не смог отлучиться до конца рабочего дня. Он явился только в пять вечера, приведя с собой еще троих мужчин. От их одежды пахло какао. Они застали Фрэнка Корбо безжизненно растянувшимся на кровати.

Гости встали вокруг него кольцом, словно верные апостолы.

– Фрэнк, Фрэнк! – тихонько позвал мистер Колуччи. – Что с вами? Что вы делаете? Вам нельзя покидать жену с детьми. Кто будет зарабатывать им на хлеб? Господь не станет призывать вас к себе прямо сейчас; вам осталось совершить еще немало добрых дел. Ну же, Фрэнк, вставайте, послушайте своего друга, который любит вас! Время еще не настало! – Остальные посетители хором произнесли «аминь», как во время молитвы. – Нам придется прислать к вам доктора, чтобы он излечил вас от головных болей, – закончил Колуччи.

Отец приподнялся на локте. Голос его звучал тихо, сердито, но уже не безжизненно.

– Вы говорили мне, что врачи ни к чему, потому что все решает господь, а человеку только и надо, что верить. Значит, вы врали! Иуда вы! – Он указал осуждающим перстом на Колуччи, едва не угодив ему в глаз. Он походил на святого с картинки.

Колуччи остолбенел. Придя в себя, он присел рядом с Фрэнком Корбо на постели и взял его за руку.

– Послушай меня, брат, – заговорил он. – Я верую! Но, когда я вижу, что твоя жена с детьми может остаться без опоры в жизни, моя вера подвергается испытанию. Даже моя! Я не могу допустить, чтобы моя вера несла тебе гибель. Ты болен, тебя изводят головные боли. Ты страдаешь! Возлюбленный брат мой, тебе не хватает веры! Ты говоришь, что тебя призвал господь и что ты теперь мертв. Но это богохульство! Ты должен жить! Пострадай еще немного.

Наступит Армагеддон, и господь смилостивится над тобой. Встань же, пойдем ко мне ужинать. Потом мы отправимся в молитвенный дом и вместе помолимся за твое исцеление.

По лицу Колуччи катились слезы. Трое его друзей поникли головами. Отец взглянул на них, широко распахнув глаза, словно вновь обретя разум.

– Хорошо, я встану, – согласился он и жестом выпроводил всех из спальни, чтобы спокойно одеться. Колуччи прошел вместе с остальными в кухню, где Лючия Санта подала посетителям кофе.

Мистер Колуччи безгласно уперся взглядом в деревянный стол. Видно было, как сильно он опечален. Человек, укорявший его с кровати, был карикатурой на Христа, на истинного верующего, ибо вера его была доведена до логического завершения: человек слег, чтобы умереть.

– Синьора Корбо, – обратился он к Лючии Санте, – сегодня в девять вечера ваш муж возвратится домой. Позовите врача. Не бойтесь, я буду с ним рядом. – Он положил руку ей на плечо. – Синьора, верьте мне! У вашего мужа есть преданные Друзья. Он помолится и исцелится. Душа его будет спасена.

От его прикосновения Лючию Санту охватила холодная, непримиримая ярость. Кто он такой, этот человек – отец единственного ребенка, чуждый ее горю и страданиям, – чтобы брать на себя смелость утешать ее? Он смешон своей навязчивой религиозностью, это он – причина болезни ее мужа! Он и его дружки внесли сумбур в рассудок ее мужа своими глупостями, своей непристойной, раболепной фамильярностью с господом! Кроме того, она чувствовала к мистеру Колуччи брезгливость. Что-то подсказывало ей, что он и в грош не ставит жизнь ближнего своего; что он, имея жену-красавицу, выказал глубокое недоверие к всевышнему и даже отсутствие веры, ограничившись всего одним отпрыском. Вспоминая, как он проливал слезы, присев рядом с ее мужем на постель, она чувствовала сейчас безграничное пренебрежение к нему и ко всем мужчинам, алчущим, помимо жизни, еще чего-то, какого-то величия.

Можно подумать, что недостаточно просто жизни, жизни самой по себе! Ну и высокомерие! Она отвернулась от мистера Колуччи, от его жалости, его страдания, чтобы он не видел ее обозленного лица. Она ненавидела его. Это ей пристало испытывать муку, гнев страдалицы, вынужденной покориться судьбе; что до Колуччи, то пускай он катится со своими слезами – свидетельством дешевого сострадания…

Врач был сыном домовладельца, имевшего в собственности много домов вдоль Десятой авеню. Отец, простой итальянский крестьянин, выбивался из сил, проливал пот, бежал без оглядки из родной страны, выжимал из съемщиков-соотечественников последний цент, сидел по четыре раза в неделю на pasta и fagioli «Макароны и фасоль (ит.).», лишь бы его сын выбился в добрые самаритяне. Доктор Сильвио Барбато не питал иллюзий насчет клятвы Гиппократа. Он слишком уважал своего отца, был слишком умен, чтобы испытывать сентиментальные чувства к этим итальянцам-южанам, ютящимся, подобно крысам, вдоль западной городской стены. И все же молодость не позволяла ему относиться к страданию как к чему-то естественному.

В нем еще оставалось нечто похожее на жалость к ближнему.

Он был знаком с Лючией Сантой. Мальчишкой, еще до того, как отец его разбогател, он жил на Десятой авеню и уважал ее за пол и возраст. Ему пришлось пожить так, как жила она теперь: спагетти по четвергам и воскресеньям, pasta и fagioli по вторникам, средам, пятницам и субботам, scarola «Салат-латук (ит.).» по понедельникам ради очистки кишечника. Он не мог внушить ей благоговейного страха и действовать при ней с холодным профессионализмом. Однако всякий раз, когда ему доводилось переступать порог подобного жилища, он благословлял про себя своего отца.

Он превратился в человека совсем иной среды.

Отец мудро поступил, что сделал его врачом. Люди не могут не болеть, им никуда не деться от больниц; следовательно, ему всегда найдется работенка. Воздух в любую погоду наполнен бациллами. Рано или поздно всякому придется пройти через длительный процесс умирания. У живущего обязательно есть деньги, которые так или иначе перекочуют в карман к врачу.

Он присел, чтобы выпить ритуальный кофе. Никуда не денешься, иначе они никогда больше не пригласят его. Ледник в коридоре наверняка кишит тараканами. Дочка, – запамятовал, как ее зовут, – созрела не только для работы, но и для замужества: ей надо торопиться, иначе у нее возникнут проблемы. Вокруг врача собрались люди, взявшиеся растолковать ему, что за недуг свалил его пациента, – слишком много людей. Друзья семьи, советчики – злостные враги врача. Хуже всех, конечно, эти несносные старухи…