Шепчущий мрак - Филлис Уитни

Мне хотелось купить Виктору какую-нибудь вещицу, которая всегда напоминала бы ему об этом счастливом дне. Пресс-папье «Милльфлёр» в маленькой лавчонке словно поджидало меня. Виктор отошел и склонился над другим прилавком. Улучив момент, я попросила девушку завернуть для меня «Милльфлёр», и, когда мы возвращались по улицам, поливаемым дождем, подарок лежал в моей сумочке.

Нам попался по дороге небольшой уютный ресторанчик, приткнувшийся у тротуара. Дождь полил как из ведра, и мы нырнули туда. Было еще рано, и ресторан пустовал. Не помню, что мы ели в тот вечер, но на столах стояли свечи. Когда официант, приняв у нас заказ, удалился, я вручила Виктору пресс-папье. Протянув друг другу руки через стол, мы соединили их в рукопожатии. Он мечтал о будущем, говорил, что мы поженимся и что нам всегда будет хорошо вместе — вот как сейчас. Я верила каждому его слову — ведь это был Виктор, — хотя и понимала, что жизнь не состоит из одних радостей. Я улыбалась ему и помалкивала, а он говорил, что видит огоньки свечей в моих глазах.

Лицо Лоры находилось в тени, я едва различала его, но голос ее не дрожал. Он звучал твердо, с легкой хрипотцой, сообщавшей ему непередаваемую эмоциональную выразительность.

— Нам нужно было уезжать на следующий день. Она перестала вертеть пресс-папье и сжимала его в ладонях. — Мы вернулись в Голливуд, и только тогда я сказала ему, что не могу выйти за него замуж. Он был страшно зол, но понимал, что стоит за моим отказом. Виктор вылетел в Нью-Йорк, даже не известив меня об отъезде. Через месяц я заподозрила, что у меня будет ребенок но не сказала ему. Тогда, во всяком случае, не сказала. Он мог бы попытаться использовать это, чтобы заставить меня принять его предложение. Конечно, я не ожидала, что он так рассердится на меня. Не предвидела также его скоропалительной женитьбы на Рут. Через несколько месяцев я сообщила ему, что жду ребенка. А что мне делать с ребенком в Голливуде?

Действительно, что? Я как можно ниже нагнула голову над пустыми страницами блокнота. Пусть она не видит моего лица, не заметит, какое оно истерзанное, жалкое.

— Виктор поступил разумно, — заключила она. — Он ответил, что заберет малютку. Поэтому я отдала ему его дочь. Это был единственный выход.

Малютка, ребенок, его дочь! Вот слова, которые она употребляла, избегая прямой ссылки на меня, свою собственную дочь, сидевшую напротив нее!

— Я думала, тебе будет интересно узнать историю этого пресс-папье, — мягко добавила она.

При этом у нее был такой вид, словно она одарила меня бесценным подарком. По-видимому, той ночи в Стокгольме я обязана своим рождением, а она, видите ли, рассказывает мне трогательную историю о пресс-папье!

И тут я сорвалась.

— Пресс-папье?! — яростно огрызнулась я. — А как насчет растоптанной любви моего отца? А я? Тебя нисколько не тревожила мысль о том, что я вырасту без матери?

Лора осталась невозмутимой, но взгляд ее выражал сочувствие. Этого требовала роль, которую она сейчас разыгрывала передо мной.

— От меня все равно не было бы толку. Рут прекрасно заменила меня. Иногда я получала весточки от Виктора. Он писал мне о тебе время от времени, пока ты не выросла, а затем оборвал переписку. Он никогда не присылал мне твоих статей, не присылал фотографий. Рут воспитала тебя, дала вам обоим счастье, которое вы заслужили. Вы оба были вполне довольны жизнью, чего я не смогла бы вам обеспечить, как не смогла этого сделать для самой себя — иметь спокойную и счастливую жизнь.

— Это просто отговорка! Ищешь предлог для самооправдания?! — в бешенстве кричала я, чувствуя, как слезы текут по моим щекам. — Защищаешь свою безответственность? Ею оплачена твоя свободная и красивая жизнь!

— Ты плачешь? — тихо сказала Лора, удивленно глядя на меня. — Но теперь эти давние истории не должны тебя задевать. Ты сама себе хозяйка так же, как и я. Мы ведь, кажется, договорились, что ничем не связаны друг с другом, кроме чисто деловых отношений. Ты берешь у меня интервью — только и всего. И плакать совершенно незачем.

— Ты чудовище! — Я захлебывалась рыданиями. — Я плачу из-за того, что мой отец недавно умер, а ты заставила меня понять, какую боль ты ему причинила и как мало тебя это волнует.

У меня начиналась истерика. Она доконала меня своей насмешливой снисходительностью. Вскинув голову, я гневно уставилась на нее, не стыдясь более залитого слезами лица.

— Теперь до меня дошло! — выкрикнула я. — Теперь мне понятно, что побудило тебя спуститься этой ночью вниз по лестнице и изуродовать свой портрет. И если бы ты этого не сделала, я сама бы сделала это с радостью. Не могу представить себе ничего более желанного, чем ножницы в моих руках, которыми я наношу удары — еще и еще раз, крест-накрест!

Ее глаза стали огромными, неподвижными, и без того бледное лицо побледнело еще больше и приняло какой-то свинцовый оттенок.

— О чем это ты?

— Могла бы и догадаться! — На этот раз я не собиралась щадить ее. — Ты ходишь во сне — такая у тебя привычка. Этой ночью Майлз нашел тебя в моей комнате после того, как ты изувечила картину, и увел наверх, Спускайся вниз — сама убедишься в том, что ты натворила.

Уже не бледная, а белая, с застывшим стеклянным взглядом, она походила на привидение. И я вдруг пришла в ужас от своих слов и поступков. Что я наделала? Как могла я так напугать ее! Как бы ни была я разгневана, результат превзошел все мои ожидания. Мне хотелось утешить ее как-нибудь, успокоить. Но прежде чем я открыла рот, она вскочила, размахнулась и швырнула пресс-папье, зажатое в ее ладони, прямо в окно. Раздался звон разбитого стекла, а затем — слабое потренькивание разлетающихся осколков.

— Вон! — отчетливо произнесла она. — Убирайся с глаз моих! Не хочу тебя больше видеть. Никогда.

— Разумеется, — любезно согласилась я. — Вот только упакую вещи и исчезну. Нам просто нечего сказать друг другу. Ни сейчас, ни в будущем.

С не меньшей яростью, чем та, которую продемонстрировала она, я хлопнула дверью и сломя голову бросилась вниз по лестнице. К счастью, никто не попался мне навстречу. Ворвавшись в комнату Лоры, забитую картинами и костюмами, я закрыла за собой дверь и постояла немного, приводя в порядок взбаламученные нервы. Напротив висел изуродованный портрет, повернутый, как хотела этого Ирена, лицом к стене.

Я была слишком возбуждена, чтобы упаковывать вещи или заниматься чем-нибудь дельным. Злость и ярость душили меня. Глоток свежего воздуха — вот что мне было нужно. Я выбежала в сад и пошла вокруг дома к его парадному входу.

Возле какой-то клумбы, где еще ничего не расцвело, стояла Дони с пресс-папье в руках У нее дрожали руки, когда она протянула мне злополучный сувенир.

— Она пыталась убить меня, — пролепетала Дони, почти такая же бледная, как Лора. Ее испуганные темные глаза, смотрели на разбитое окно в комнате наверху. — Я чудом осталась жива. Этот метательный снаряд едва не угодил мне в голову.

Отобрав у нее пресс-папье, я разглядывала его с таким интересом, словно это была самая важная вещь на свете. Чудесным образом оно не разбилось, ударившись о стекло, а потом упало на мягкую землю, что спасло его. Прежде чем заговорить, я несколько раз глубоко вздохнула, задерживая выдох и стараясь, чтобы голос мой не прерывался.