Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

— И женитесь, и уезжаете сейчас же? — спросил Кузьма, еще более удивляясь.

— Вот горе! — ворчала старая Акулина. — Женится да сейчас и бросит бедняжку.

— Я должен ехать, а вы подумайте, что мне ответить.

— Конечно, что уже тут думать, зачем притворяться! — сказал Кузьма, посмотрев на жену. — Нам нельзя отказать. Такого счастья нам и на светлый праздник не снилось.

И они начали все обниматься и целоваться.

— Так я могу надеяться, что вы мне не откажете?

— Сохрани Боже! Только бы пожелала Марина, — сказала мать. — Берите ее с Богом, сейчас же благословим. Только как я справлюсь со свадьбой? — шептала она тихо.

— Она умная и послушная девушка, — прервал отец, — я в ней не сомневаюсь. Никто, разумеется, не отвергнет хорошего.

В это время Марина показалась на пороге.

— Эй, поди сюда, моя милая! — воскликнул Кузьма. — Поди и скажи нам… Ну, что уже тут и спрашивать! — продолжал отец, взглянув на дочь, и добавил: — Уж разве она не знает, о чем идет речь? Ой, ой! Не даром ходила она доить коровок к вам на хутор.

И он погрозил пальцем обоим.

— Ради Бога, не думайте ничего дурного, батюшка, — сказал строго Бондарчук. — Дочь ваша ничего бы не знала до нынешнего дня, если бы я сам вчера ей не сказал, а к алтарю она пойдет без стыда, с венком и красной лентой.

— И за то хвала Богу, — сказал Кузьма, — что так хорошо кончилось, а то бы люди пальцами стали показывать. Ну, Марина, говори, что же ты?

— А что же сказать мне?

И она обернулась к стене, выглядывая исподлобья. Мать добавила:

— Говори же! Вишь какой ребенок, притворяется несчастною.

— Вот тебя нашло счастье, — сказал отец. — Добрые люди просят тебя, не будь же глупа, не откажи.

— Как прикажете, так и будет, — прошептала она тихо.

— Хорошо ответила, хорошо! — воскликнули вместе отец и мать.

— Но что же мы тут рассуждаем и сватаемся, а о самом важном и не подумаем, — сказал Кузьма, хватая себя за голову.

— Несчастье! — ворчала Акулина по обыкновению.

— О чем это вы толкуете? — спросил Остап.

— Ба! А пан-то наш!

— Он, конечно, не воспрепятствует?

— Бог знает! — грустно отозвался Кузьма.

— Это уж мое дело, — поспешно отвечал Остап. — Имея ваше согласие, я пойду сам к пану.

Он уже собирался сесть на лошадь, но такое скорое сватовство, без сватов, без вина, без обыкновенных свадебных обрядов, не совсем нравилось старому Кузьме. Он привык уважать старые обычаи, и свадьба без соблюдения их была не по нем.

— Подождите немного, — сказал он, усаживая Остапа. — Зачем вы так спешите? На барском дворе, как обыкновенно везде, я думаю спят еще, а мы разойтись так не можем, без подчивания, без соседей и без всего, как исстари у нас водится.

— Обойдемся, — грустно отвечал Остап, поглядывая на Марину. — Дали слово и довольно, а вам бы, батюшка, почему не взяться за соху, вам в поле пора идти.

— Вы думаете, что я от такого важного дела отправлюсь в поле? Нет, у меня работник есть, а самому-то надо угостить добрых людей, стыдно без людей и соседей все так делать. Подождите же, я вам изберу достойных сватов, и мы покончим дело по-старинному — стаканчиком. Мы не нищие какие. Зачем делать сватовство на улице? Я ничего не пожалею.

— Я и сам ничего не пожалею, милый Кузьма, но видите: я от этих обычаев уже отвык, и мне надо спешить в дорогу.

— Но разве вы опоздаете? — сказал старик, почесав затылок и ничего не понимая.

Он поплелся за сватами, за водкой и за шафером. По любви и благодарности, которую Бондарчук заслужил у людей, и по любопытству, которое возбудила неожиданная его женитьба, вскоре собралось множество народу к великому удовольствию старого Кузьмы.

Наконец Остап, одетый довольно изящно и уже не по-крестьянски, похожий, по мнению Акулины, на графа, направил шаги свои к барскому двору.

Отец пана Суздальского был сын эконома, занимаясь интересами других панов, он и сам сделался паном, оставив сыну полмиллиона капитала и светские связи, потому что был женат на графине П…, вышедшей за него по какому-то особенному случаю.

Происходя от графини, нынешний наследник деревень Калиновцы, Мышковцы и Тарногур, считался уже в числе тамошней аристократии, отличался гербами и очень искренно вздыхал об упадке этого класса людей. Он женился на богатой барышне, точно так же высоко мечтавшей о своем барстве, хотя дед ее был не более как поверенный, наживший состояние жадностью и скупостью.

Пан Адольф Суздальский медленно старел, борясь между желанием выказаться и блеснуть наружностью и страхом разориться. С одной стороны, принужденный тратить, а с другой — тотчас же пополнять, он проводил свое время в мелочных спекуляциях и счетах, проявляя во всех делах властолюбие и надменность.

В это время пану Адольфу было уже больше сорока лет, жена была моложе него, сын учился в Берлине, а дочь — дома, у гувернантки. Четыре раза в год он принимал у себя высшее общество и выказывал себя по-барски, что называл, по-своему, ананасным приемом, остальное время хозяйничал, ездил по хуторам или посещал соседей, чтобы показать им пышность своего экипажа, отличных лошадей и ливреи своих людей.

Пан Суздальский был ни зол, ни добр, даже иногда имел благородные и честные наклонности, но все это портили барство, скупость и жадность.

Два или три раза перед этим Остап имел удобный случай с ним сблизиться. Весть об его успешном лечении разошлась далеко, оригинальная наружность, уединенная жизнь, затворнические обычаи возбуждали любопытство и прославляли его в толпе, как одного из чудесных лекарей, которые во всех краях обыкновенно привлекают к себе простонародье. Часто присылали за ним из панских домов, а раз и пан Суздальский призывал его к больной своей дочери, но Остап, который в то время находился у постели бедной женщины, матери семерых детей, отвечал посланному: "Он может подождать или послать за другим доктором, пан найдет их много, а у бедных только я один. Конечно, дочь его нужна для света и для родителей, но сиротам мать еще нужнее".

Никто не смел повторить пану Суздальскому этого неучтивого ответа. Пан рассердился на него и называл шарлатаном, уверяя, что он делал ему великую милость, приглашая к себе. Убедившись в безопасности своей больной, Остап пришел сам пешком в Калиновцы. Приход его расстроил отца и мать, но когда дочь, не совсем опасно больная, выздоровела, тогда они хотели наградить его по-барски, но он не принял денег.

— В деньгах я не нуждаюсь, — отвечал он пану, — а