Пока не пробил час - Ирина Глебова

Петрусенко небрежно пожал плечами:

– Уж это предоставьте мне. Как знать…

Днем Викентий Павлович зашел в «Три мельницы». Он уже бывал в этом мужском клубе для местной аристократии, ему здесь нравилось. Над входом висело изображение трех водяных мельниц на золотом поле – старинный герб города. Из холла первого этажа с гардеробом ковровая дорожка вела в курительную комнату, затем шли кафе, бильярдная, комната с ломберными столиками, несколько небольших уютных кабинетов для отдыха и общения. Витая лесенка спускалась в подвальное помещение, где был устроен ресторан с изысканной кухней. Широкая лестница поднималась на второй этаж – к библиотеке, читальному залу и нескольким небольшим меблированным комнатам, где можно было остановиться на несколько дней…

Следователь поднялся сразу на второй этаж. Он хотел просмотреть сегодняшние газеты, а потом спуститься в кафе. В библиотеке сидело несколько человек, почти всех он уже знал в лицо. Следователь учтиво поклонился и присел к столику с газетами. И только начал листать, как его окликнули. Мировой судья попросил разрешения присесть рядом.

– Конечно, конечно! – Викентий Павлович подвинул соседний стул. – Прошу вас.

Краем глаза он заметил, что сидевший недалеко, через несколько столиков, фабрикант Матвеев бросил на них ироничный взгляд и насмешливо покривил губы. Судья, в свою очередь, тоже покосился в сторону Матвеева и вдруг попросил:

– Господин Петрусенко, давайте спустимся в кафе! Я угощу вас, поговорим… Здесь не та обстановка!

«Ага, – подумал Викентий Павлович довольно. – Я-то думал, он собирается полюбопытствовать о ходе расследования. А у него есть разговор. Отлично». Разговоры он любил.

Мужчины сошли в кафе, сели за столик. Судья заказал по рюмочке коньяка, турецкий кофе, тартинки. Чувствовалось, что он не знает, как начать.

– Понимаете, – произнес он наконец, – я тоже представитель закона. И закон для меня важнее всего… Даже дружеских уз…

«Это интересно!» Викентий Павлович отхлебнул хороший, крепкий кофе. Он не торопил вновь замолчавшего судью. Тот наконец собрался с мыслями, заговорил быстро:

– С Аркадием Петровичем Матвеевым я давно дружу. Он очень уважаемый в городе человек, да и не только в городе.

– Конечно, – согласился Петрусенко. – Сахарозаводчик Матвеев ведет дело широко, даже за Уралом его знают.

– Ну вот! – Казалось, судья еще больше расстроился. – И все же я должен сообщить вам о своих подозрениях!

– Бог мой! – Викентий Павлович даже отставил чашку. – Уж не хотите ли вы сказать, что подозреваете господина Матвеева в этих убийствах? – И, вспомнив ироничный взгляд Матвеева, догадался: – А он знает о ваших подозрениях?

– Да, я поступил честно, прежде всего поговорил с ним самим! Так прямо и сказал: «Платон мне друг, но истина дороже!»

– Amicus Plato, sed magis amica veritas… – повторил по-латыни Петрусенко исключительно для того, чтобы сдержать улыбку. – Что же вам ответил Матвеев?

– Посмеялся!

– Не говорит ли это о его невиновности? Естественная реакция убийцы, узнавшего, что его в чем-то подозревают, – скрыться. Или убить подозревающего.

Судья, казалось, растерялся.

– Вот как… Так что же, я не прав?

– Расскажите мне все, что собирались, Владимир Васильевич! Ошибаться могу именно я, предполагая определенную реакцию преступника. Она может оказаться совершенно неординарной.

– Хорошо! – Голос у судьи повеселел, и Петрусенко понял: тот был бы рад ошибиться. – В тот вечер, когда мы провожали Любовь Лаврентьевну после приема у Кондратьевых, в тот самый роковой вечер перед ее гибелью… Да! Аркадий Петрович сравнил ее с цыганкой Кармен, а про меня и себя сказал: «Кто из нас Хозе, а кто – Эскамильо?» Потом, когда мы уже ехали в экипаже, он эту тему развил. Пошутил: «Рядом с вами, Любовь Лаврентьевна, каждый хотел бы быть тореадором Эскамильо. Но все же страстная любовь Хозе, до сумасшествия – разве она вас не привлекает?» Савичева тогда засмеялась: «Ведь он же убил Кармен!» – «Да, – сказал Матвеев. – Но умереть за такую любовь разве не сладко?» Любовь Лаврентьевна погрозила ему пальчиком: «Вот вы какой! Опасный!..» Тогда мы смеялись, шутили. А потом, когда ее убили и молодой Кокуль-Яснобранский оказался невиновен, я вдруг вспомнил тот разговор. Какое странное совпадение! Даже страшно стало…

Мировой судья смотрел расстроенно. Ему очень хотелось, чтобы следователь развеял его опасения. Но Викентий Павлович спросил другое:

– Я помню, в показаниях по делу Савичевой есть ваше свидетельство, что ночь убийства вы провели в казино? Вы и господин Матвеев. Верно?

– Верно! Мы, проводив Любовь Лаврентьевну, поехали не по домам, а решили веселиться дальше. Но опять же, вспоминая, я понял одну вещь: в казино я первый, может быть, час видел Аркадия Петровича, а потом уже – нет. Поначалу я об этом и не задумывался, а вот теперь стал вспоминать… Нет, не видел! Там, конечно, несколько залов, я сидел за картами, а он мог быть у рулетки. Но все-таки я его не видел.

Он выжидательно смотрел на Петрусенко. А тот, помолчав, неожиданно задал странный вопрос:

– Скажите, а какой цвет волос у Матвеева? Русый? Каштановый? Я не приглядывался…

Наутро Викентий Павлович поджидал молочницу у дома, куда она заносила свой товар в последнюю очередь, потом шла на рынок. Он сидел на скамеечке напротив небольшой усадьбы. В этот ранний час уже было тепло и солнечно, в саду вовсю щебетали птицы. После нескольких непогожих дней вновь вернулась прекрасная летняя погода. Что ж, так и должно было быть: еще даже июль не закончился… Петрусенко наслаждался и теплым утром, и птичьим гомоном, да и просто минутами беззаботного отдыха – не так уж много выпадало их в последнее время. Он ведь думал, что удастся время от времени ездить домой, в Харьков, – сколько там ехать-то! А вот нет же – один неожиданный поворот расследования тянул за собой другой, один разговор наводил на следующий. Все оказалось так плотно притертым друг к другу – не отвлечешься! Приходилось только писать домой письма…

Викентий Павлович увидел, как молодая селянка вошла во двор, поговорила на крыльце с вышедшей к ней горничной или кухаркой и расторопно зашагала обратно. Она была статной, крепко сбитой, в беленькой косынке-хустке и длинной юбке-спиднице. Так и просилось на ум словечко «молодуха»! Он учтиво приподнял шляпу, вставая ей навстречу, представился и сказал, что хочет поговорить.

– Наталья Петровна, – начал было Петрусенко, но женщина замахала руками, весело смеясь:

– Да какая же я Петровна! Все Наталкой кличут, и вы, барин, так зовите!

– Хорошо. Так вот, Наталка, сделай милость, припомни все, что ты знаешь о покойной Савичевой. Ты ведь носила еще с весны ей молоко, творог, ну, сама знаешь, – так? Два раза в неделю, с утра пораньше. Неужто за все это время ни разу никого там не встретила?