Обратная сила. Том 1. 1842–1919 - Александра Маринина

– Кто более виноват, – медленно повторил вслед за братом Николай, и голос его показался Павлу Николаевичу странно напряженным. – Прошу меня простить, господа, но я не готов нынче к подобной дискуссии. Однако мнение свое выскажу, хоть и коротко. Корень зла – в жене Гончарова. Это она, а не кто-то другой, ввергла несчастного молодого мужа в меланхолию и подавленность, чем вынудила его искать возможности обратить на себя ее внимание. И это именно она обратилась за помощью в приискании адвоката к господину Жохову. Ежели б не было этих двух событий, то и трагедии не случилось бы. Засим прошу прощения и позволения откланяться.

В беседке царило молчание до тех пор, пока прокурор Раевский не скрылся в доме.

– Обратите внимание, что товарищ прокурора высказался почти теми же словами, что и Карабчевский, – заметил кто-то.

– Признавайся, Карабчевский, – послышался другой голос, веселый и звонкий, – ты водишь тайную дружбу с господином графом Раевским? Не зря же у вас даже мысли общие!

Раздался дружный смех, атмосфера постепенно разряжалась, и Павел Николаевич Гнедич только теперь в полной мере ощутил то напряжение, которое сковало всех, едва появился Николай. И дело тут было не в том, что он служит по Министерству юстиции. Друзья Игнатия не боялись товарища прокурора и не смущались его присутствием, нынешняя молодежь такова, что смутить ее невозможно, авторитеты ниспровергаются каждую минуту, и каждую минуту возводятся на пьедестал новые кумиры, а разговоры о необходимости разрушить старый мир, на обломках которого непременно и немедленно возникнет мир новый, справедливый и правильно устроенный, населенный нравственно обновленными людьми, велись в среде интеллигенции повсеместно и стали уже обычными.

Дело было в самом Николае. В его настроении. В его мыслях. Он снова встал на порочный путь горечи и обиды в отношении бросившей его жены, он снова думает о ней, насыщая свои тяжкие воспоминания словами «измена», «предательство», «подлость». Николай, как и его отец, Владимир Раевский, обладал странной способностью заражать окружающих своим настроением, они оба словно излучали плотными волнами свое внутреннее состояние, и волны эти накрывали с головой всех, кто был рядом. Если не было умения выплыть, оставалось только тонуть. Единственным человеком, который умел не поддаваться этой стихии и ловко выплывать, был брат Николая, Игнатий. Сам же Павел Николаевич настроению племянника поддавался всегда и очень болезненно переживал, если настроение это оказывалось дурным и тяжелым. После этого князь долго чувствовал себя разбитым и подавленным.

* * *

С недавних пор Павел Николаевич начал мучиться бессонницей. Игнатий советовал ему принимать капли и какие-то травяные настои, но они почти совсем не помогали. Гнедичу удавалось заснуть между часом и двумя часами ночи, а около четырех он уже просыпался и больше не смыкал глаз. А порой и совсем не выходило поспать хотя бы два часа.

После разъезда гостей прошло изрядно времени, Павел Николаевич сидел в своей комнате с книгой Даниэля Неттельблатта о начальных основаниях естественной юриспруденции. Книга была старой, изданной сто лет тому назад, еще в восемнадцатом веке, написана тяжело и скучно, и читать ее Гнедич мог только в ночной тишине в надежде успокоить мысли и приманить сонливость. Игнатий давно уснул, а вот из покоев Николая доносились звуки, издаваемые домашними туфлями. Сперва шаги слышались только в комнате, затем на лестнице, ведущей вниз. Павел Николаевич тяжело вздохнул, закрыл книгу, запахнул халат, завязав его кушаком с длинными кистями, взял керосиновую лампу и тоже спустился. Племянника он нашел в буфетной: Николай наливал из штофа в рюмку горькую настойку.

– А-а, дядя… – усмехнулся Раевский, обернувшись. – Выпьете со мной?

– Воздержусь. Что случилось, Николай? Ты из театра вернулся сам не свой. И снова мысли дурные тебя одолевают, я же вижу.

Племянник в один глоток опустошил рюмку, штоф поставил в буфет.

– Я расскажу, – кивнул он. – Вот только напившись и хватит смелости рассказать вам. Завтра, верно, уж пожалею о своей откровенности, но сегодня – не могу, не сумею промолчать. Только пойдемте наверх, сделайте одолжение, мне в своей комнате говорить как-то проще… Легче…

Они поднялись наверх. Первое, что бросилось в глаза Павлу Николаевичу, был разложенный на кресле парадный мундир воспитанника Императорского училища правоведения, темно-зеленый со светло-зеленым суконным воротником и обшлагами, на воротнике черная выпушка и золотая петлица – свидетельство того, что мундир принадлежит воспитаннику окончательного курса. Зачем Николай достал его? Почему разложил на кресле? Неужели тоскует по тем прекрасным беззаботным временам, когда еще казалось, что жизнь впереди будет полна только радости и успехов, а самые горькие горести миновали вместе с неудачами на репетициях и испытаниях?

Перехватив настороженный взгляд дяди, Николай поспешно схватил мундир и бросил его на стоящий в углу сундук. Сделав вид, что ничего не заметил, Гнедич степенно расположился в кресле и участливо посмотрел на племянника.

– Так что же случилось, Николенька? – спросил он мягко.

– Помните, я был… был в отношениях с барышней из Тифлиса?

– Конечно, помню, – кивнул Гнедич. – Княжна из какого-то знатного рода, кажется, Орбелиани. Я не путаю? Но ты давно не говорил о ней, а я не счел себя вправе расспрашивать. Вы расстались?

Павел Николаевич радовался, когда примерно с год тому назад Николай с воодушевлением рассказывал, как познакомился совершенно случайно, на бульваре, с очаровательной девушкой из обедневшей ветви князей Орбелиани – настоящих тавади. Анна училась в Смольном институте и после выпуска вынуждена была сама зарабатывать себе на жизнь, выдержала экзамен в университете для получения диплома домашней учительницы и теперь искала место. Довольно быстро завязался страстный роман, Раевский нанял для Анны квартиру в доме Эппельбаума, при этом девушка попросила, чтобы Николай представился владельцу дома в качестве ее брата: она не хотела ставить под сомнение свою репутацию, ведь любовник будет часто навещать ее. Не увидев в такой просьбе ничего предосудительного, Раевский, разумеется, согласился.

Поначалу пара была совершенно счастлива, затем со стороны Анны последовали намеки на бракосочетание. Раевский честно ответил, что уже состоит в браке, брак этот официально не расторгнут, и он совершенно не готов сейчас этим заниматься. Он хочет свободы и не желает обязательств. Но пока они вместе, он готов быть для Анны опорой.

В скором времени Анна Орбелиани заболела чахоткой, доктор выразил крайнюю озабоченность обильным кровохарканьем, Николай встревожился, начал ежедневно навещать возлюбленную, приносил ей фрукты и сласти, сидел возле ее постели и держал за руку. В один из таких визитов, когда приступ болезни был особенно сильным, Николай, оставшись в квартире Анны на ночь и задремав в кресле, оказался разбужен звуками открывающейся двери: пришел сам домовладелец, Антон Эппельбаум, открыв дверь своим ключом. Увидев «брата» постоялицы, он разразился слезами, отчаянно сетовал на тяжкую болезнь, поразившую его любимую, и просил дать благословение на брак.