Красная планета - Глеб Шульпяков

Зоя: После Берлина Бонн показался мне ужасно скучным городом. Но понемногу Леон научил любить его. За провинциальность, за то, что каждый район хранит здесь дух деревни, которая была на его месте. Особенно я люблю Зюдстадт, “Южный город” – виллы в стиле модерн. Осенью мы специально приезжаем гулять здесь. Мистика этого района проступает именно в период бабьего лета, когда на фасадах видна паутина из трещин. Хотя архитектурные раны Бонна тоже немаленькие, своих бетонных коробок и тут хватает. Но вообще Бонн – это его люди. Леон обожает местных маргиналов. Вот этот пожилой человек на велосипеде, видишь? Это художник по прозвищу “Человек “Нарисую Всех” (“Аллемамалеманн”). А эта старая машина, фургон – она принадлежит цыгану. Он музыкант и прекрасно играет на нескольких инструментах. В этой машине он живет вместе с котом. Кот в бабочке, цыган водит его на цепочке. А вон та пожилая женщина в красном платье – хоть и выглядит сумасшедшей, на самом деле принадлежит к древнему дворянскому роду. Она художница и рисует в стиле Фриды Кало. Раньше она играла в местных труппах. Актриса. А это мой медиум, мы ходим к нему на сеансы. Привет, Герберт! Наш город немыслим без таких людей, они его душа. Жаль, что жизнь превращает их во фриков.

Фриш: “В Рим? – переспросил я. – Самолетом было бы дешевле и быстрее”. Саша ответил: “Люблю поезда”. – “Но ты потратишь весь гонорар!” – “Не важно”, – был ответ. Оказывается, он всю жизнь мечтал увидеть Альпы. К тому же в Риме пустует квартира его знакомой, ему не придется тратиться на жилье. Он может себе позволить это путешествие. Я предложил Саше доехать до Швейцарии вместе, а там пусть сядет на свой поезд. “Зачем тебе в Базель?” – спросил он. “Мне надо передать картины”. “Письма счастья?” – пошутил Саша.

Бонн – Кёльн

Связка ключей от римской квартиры словно гарантировала, что к ночи Саша окажется в этом городе. Он нервничал и перебирал ключи как четки, а Фриш неспешно курил в окно. Как настоящий немец, он воспринимал будущее частью настоящего, которое поставлено в очередь и уже никуда не денется. “По пути заедем в Кёльн”, – предупредил Фриш и протянул Саше навигатор. “Это время нашего прибытия в Базель, – объяснил он. – У нас будет время даже позавтракать на заправке. Пан писатель может не беспокоиться”.

Кёльн, Zurdorfer Strasse

Дверь подъезда открылась, и на улицу вышел молодой человек. Он толкал детскую коляску. Судя по жестам, они с Фришем обсуждали стройку, которая шла за соседним домом. Когда Саша вышел из машины и позвал Фриша, молодой человек приветливо помахал ему, а потом вынул из-под коляски малиновый тубус. Фриш взял его на плечо и в шутку отдал Саше честь. “Здесь прекрасный парк, – сказал он уже в машине. – Не хочешь посмотреть?” Саша показал ему на часы и сжал в кармане ключи. “Сейчас будем на автобане, – сказал Фриш. – Ты проголодался?”

Заправка, Siegburg West

Саша заказал две порции Bratwurst mit Pommes и два кофе. “Toiletten?” – спросил он. Немка указала в сторону витрины с журналами. Когда Саша вернулся, Фриша еще не было, а немка вышла из-за стойки и с тревогой смотрела на улицу. Потом она достала телефон и сказала в трубку: “Polizei, kommen Sie, bitte!” Саша тоже подошел к окну. Сперва он зацепился взглядом за желтый фургон, который медленно втискивался на парковку, и несколько раз перечитал надпись на его кузове. Потом, когда фургон отъехал, Саша увидел машину Фриша. Ее пытался открыть какой-то молодой человек в спортивной куртке, а Фриш стоял поодаль на газоне, прижав к щеке ладонь. Дорогу к машине преграждали двое парней. Они стояли, широко расставив ноги в тренировочных брюках. С Фришем говорил какой-то старик в летней шляпе-панаме. Саша обернулся к немке, но та ушла за стойку. “Russische Gangster”, – услышал Саша и толкнул дверь. На улице он еще раз прочитал надпись на фургоне, который снова перекрыл дорогу. Когда машина, наконец, отъехала, старик в шляпе куда-то делся, а молодые люди спешно удалялись. Саша поискал глазами Фриша. Его приятель стоял на одном колене, опустив голову – как будто завязывал шнурок. Он прижимал к лицу платок. Когда Саша подошел, он увидел, что платок был мокрым от крови, и почувствовал, как его тело покрылось холодным потом. “Забирай вещи и уходи, – сказал Фриш. – По этому переходу попадешь в Зигбург, это городок, где есть станция”. Он отнял платок и выругался. Саша увидел, что его щека глубоко распорота. “Тубус у тебя заберут в Базеле, – сказал Фриш, – встретят в поезде”. (Свободной рукой он достал ключи.) “Извини, что так вышло” (попытался улыбнуться). “Не переживай” (багажник щелкнул) “Иди, сейчас здесь будет полиция”. Он пристально посмотрел на Сашу и добавил: “Все будет в порядке”.

Зигбург, Hauptbahnhof

Перед кассой вокзала Саша достал конверт и долго не мог отсчитать нужную сумму. Руки у него дрожали. Наконец ему выдали билеты и несколько бумаг, где были указаны пересадки, время стыковок и даже гостиницы, которыми он может воспользоваться со скидкой, если захочет прервать путешествие. Франкфуртский в 10:10, потом пересадка в Мангейме на мюнхенский, далее Карлсруэ, Базель, Цюрих, Милан, Рим… Он перечитывал названия станций как заклинание. Когда поезд подошел, Саша, не поднимая головы, шагнул в вагон, и поезд тут же тихо отправился, словно хотел забыть этот городок с его заправкой, одинокой башней на холме и облаком. В вагоне Саша положил чемодан на багажную полку, а тубус спрятал за чемодан. Когда он сел в кресло, он почувствовал, что голоден и пожалел, что на заправке не забрал завтрак. Это была реакция организма. В момент стресса Саша просто опустошал холодильник. “Здесь должен быть ресторан”, – сказал он вполголоса. Он повторил эту фразу на немецком – контролеру, который сначала пробил билеты, а потом снял фуражку и ответил. Из его слов Саша понял только номер вагона. Он снял пиджак и небрежно бросил его поверх чемодана. В дверях он оглянулся и как бы невзначай посмотрел на полку. Тубуса видно не было.

Франкфурт, Flughafen

Во Франкфурте Саша перешел из одного поезда в другой, что стоял на соседнем пути, и в точности повторил действия: полка, тубус, чемодан, сверху пиджак. Немцу, который пересел вместе с ним, он кивнул как старому знакомому. Потом Саша написал сообщение Леону и сверился с билетами. Номер поезда и время прибытия в Базель он отправил Фришу. “Zugestellt”, – сообщил телефон. На пути его ждал Баден-Баден – город, где поссорились Тургенев и Достоевский.

Франкфурт – Базель

…не мог простить Тургеневу чванства (называл “генеральством”) – и денежного достатка. Сам был не в состоянии никуда уехать. Писалось и дышалось ему прекрасно и дома, нигде кроме как на родине работать он не собирался. Но обстоятельства? После смерти брата взял на себя долги по журналу, хотя был неплатежеспособен. Оставалось в тюрьму или бежать от кредиторов, и он бежал, хотя и сомневался, просчитывал варианты. Что, если в самом деле сесть в яму? “Как думаете, голубчик Аполлон Николаевич? – советовался с Майковым. – Там действительность, второй “Мертвый дом”, материалу на 4 или 5 тысяч”. Читали бы сейчас роман “Должник”. Но нет, не решился. Дешевле было сбежать, иначе и посадят, и не видать аванса. А писать он будет в Германии, у него теперь жена-стенографистка. Но, переехав границу, затосковал: домой бы, к своим, а здесь – что? – тоска, скука. Полагал, что сочинять можно только в гуще того, о чем пишешь, другой стратегии не признавал. При встрече в Баден-Бадене сразу дал понять Тургеневу свое отношение (“все эти либералишки и прогрессисты, преимущественно школы еще Белинского, ругать Россию находят первым своим удовольствием”). К “либералишке и прогрессисту” Тургеневу он пришел просить денег. Проиграл в рулетку платье беременной жены, хотел отыграться. Унижался, а за спиной мстил. “Тургенев пишет большую статью на всех руссофилов, – рассказывал в письме, – так я посоветовал ему для удобства выписать из Парижа телескоп, а то, право, разглядеть трудно”. Немцев презирал, потому что все время проигрывал, как будто они были виноваты в том, что ему не везет в рулетку. Искренне не понимал: “Чем они святые? Мне деньги нужнее” (логика человека из подполья). Странно, что ему вообще отвечали. “Цивилизация, – раздражался в ответ Тургенев, – в том, что в Европе нет ни немца, ни англичанина, ни русского, а все одинаковы. И другой дороги у России нет, иначе она закончит варварством”. “Да полно-с, – тут уже вскипал Достоевский – нам ли это подходит? Русский только тогда русский, когда он среди русских, и немец, и англичанин. А без народа и русский, и немец пропадут”. То, что Тургенев говорил о другом, что люди одинаковы перед законом, в свободе равны, что “нет эллина и иудея” – не приходило Достоевскому в голову.