Ловушка памяти - Надежда и Николай Зорины

Как хорошо – минут через пятнадцать буду дома. Я так устала! У меня есть коньяк – бутылка, которую купила сегодня в баре и не успела открыть, потому что позвонила мама. И, кажется, в холодильнике еще оставались апельсины. Коньяк, апельсин и… Боже мой, я забыла в машине пиджак! Не домой надо ехать, а на автостоянку. На пиджаке могли остаться следы…

– Извините, – я повернулась к таксисту, – я забыла… В общем, отвезите меня на Тимирязева, к стоянке машин.

– Как скажете.

Пиджак. Как могла я так легкомысленно оставить его в машине? А если милиция уже побывала на стоянке и нашла его? Тогда конец, тогда ничто меня не спасет. Следы…

Я схожу с ума, какие следы, если я не убивала? И потом, ведь пиджак висел в прихожей, а Марина… Все произошло в спальне, значит, тогда я была без пиджака, и следов остаться не могло.

Их и так не могло остаться – я сестру не убивала!

– Простите, я передумала, не надо на автостоянку, поехали на Гоголя, по первому адресу.

Водитель недовольно покосился на меня, пожал плечами. Хотя чего ему коситься, от маршрута мы еще не отклонились.

Как только я вышла из такси, включила телефон. Мне почему-то казалось, что он сразу же и зазвонит, но ничего не произошло. Значит, у меня есть хоть сколько-то времени, чтобы подготовиться к разговору с шантажистом. Хорошо бы, он позвонил, когда я уже выпью немного, так мне будет проще.

Я поднялась в квартиру – телефон не зазвонил. Разделась, пустила воду в ванну, открыла коньяк, почистила апельсин – телефон молчал и молчал. А вдруг «свидетель» сегодня вообще не позвонит? Вдруг вообще никогда не позвонит? Вдруг он передумал меня шантажировать… прямиком отправился в милицию?

Нет, не может быть. Зачем ему бескорыстно помогать милиции? Он позвонит обязательно.

Я перенесла коньяк, апельсин, пепельницу и телефон в ванную, залезла в воду и стала дожидаться звонка с комфортом. Коньяк очень быстро меня успокоил, но голова стала тяжелой и начало клонить в сон – для серьезного, сложного разговора не самое подходящее состояние. Чтобы немного прояснить мысли, я пустила холодную воду и сунула под струю голову.

Отвратительное ощущение! Мозги съежились от ужаса и обиды. Я опустилась поглубже в ванну, чтобы согреться и вернуть разлетевшиеся мысли.

О чем я до этого думала? О том, что, когда позвонит шантажист, надо постараться договориться с ним о встрече. Повести разговор нужно так, чтобы он не испугался и сам захотел со мной встретиться. Например, предложить ему денег. Интересно, какая сумма его устроит? Хватит ли десяти тысяч?

Глупо, рискованно с ним встречаться. Тем более глупо самой начинать разговор о деньгах. Но другой возможности узнать, как и что произошло вчерашним вечером, нет. Он, конечно, будет настаивать, что Марину убила я, но утверждать, что был в момент убийства в Марининой квартире, не может. Скорее всего, дело было так: я рассказывала о своей несчастной жизни и по-пьяному грозилась убить сестру, а потом попросила его подвезти к дому Марины. Он остался ждать внизу в машине, а я поднялась к ней. И… Что было дальше? Не дошла, уснула на подоконнике в подъезде? Но как же тогда пиджак и так далее? Наверное, все же дошла. Марина открыла, мы выпили, а потом я ушла… Кто-то явился следом, убил ее, а шантажист подумал…

Я не помню, чтобы вчера встречалась с сестрой. Я с ней не встречалась! Я не пила с ней коньяк! Мы не разговаривали! Я ведь даже не знала, жив ли ее ребенок, мне отчим сегодня сказал. Не могла же я забыть о ребенке?

О ребенке никак не могла.

И не спросить о ребенке у сестры я не могла. Значит, мы с ней не разговаривали.

Или я все же забыла.

Все забыла. И то, как убила сестру, тоже забыла.

Слишком много фактов говорит за то, что я просто забыла.

Почему же он все не звонит? Или он все-таки не шантажист, а просто свидетель убийства? Зачем тогда стал записывать мой пьяный бред? Тоже для свидетельства? Откуда он мог заранее узнать, о чем я стану говорить? Или не знал заранее, просто у него случайно с собой оказался диктофон? Заинтересовался и стал записывать, а потом… Да-да, что потом? Испугался, стал за мной следить, хотел предотвратить убийство, но не успел? Увидел, как я выхожу с ножом из подъезда, бросился к Марине, увидел, что она мертва…

Бред какой-то! Он бы сразу сообщил в милицию.

Позвонил бы уж скорее, что ли, денег потребовал бы, ответных услуг… Так можно сойти с ума! Если он в течение часа не позвонит, я точно сойду.

Я выпила еще коньяку, закурила.

Знать бы, какой именно информацией он располагает и какие такие у него доказательства. Фотографии, как я вхожу в Маринин подъезд и как из него выхожу? Нож с отпечатками пальцев? Бред. Ну, пленка с записью моих откровений. Что еще? И есть ли что-то еще?

Для милиции и ее вполне достаточно.

Для милиции достаточно, а для меня?

А для меня единственным неопровержимым доказательством будет моя память. Мне нужен толчок, только толчок, чтобы вспомнить, как я провела вчерашний вечер.

Вода в ванне остыла. Сигарета, оказывается, давно потухла и размокла в пальцах. Я выдернула пробку, вылезла, завернулась в полотенце – у меня большое такое, почти как простыня, мягчайшее нежно-голубое полотенце – и пошла в спальню, прихватив с собой телефон и коньяк. Стянула покрывало с кровати, нырнула под одеяло, прямо так, в полотенце, голышом. Глотнула из горлышка коньяку. Закрыла глаза, вытянулась. Погрузиться в транс – вот что мне нужно. Когда-то у меня такое получалось легко. Да, погрузиться в транс и проверить…

Я убила сестру!

Никаких воспоминаний не возникло.

Я не убивала свою сестру!

Состояние блаженной невиновности, которое овладело мной на улице, когда я вышла от матери, ко мне не вернулось.

В детстве у меня бывали галлюцинации, но не такие, как у сумасшедших, не от болезненного состояния. Просто я представляла картину – обычно страшную, пугалась, и представление делалось навязчивым. Я не могла от него избавиться, все представляла, представляла, до тех пор, пока картина не становилась видимой. Потом я научилась управлять своими придуманными картинами, не доводить их до галлюцинаций. Я знала, когда нужно остановиться. А может, я и в детстве не хотела останавливаться, допугивала себя до конца?

Представить до конца и допугать – вот что сейчас мне нужно сделать. Я должна вызвать галлюцинацию убийства.

…Я взрезаю шкуру апельсина ножом с костяной ручкой. Марина сидит напротив меня, потягивает из рюмки коньяк «Арарат», так, только из вежливости, чтоб не обидеть меня, пить ей не хочется да и нельзя – она ходит кормить ребенка. Она вся теперь посвящена своему ребенку. И говорить может только о нем.

– Ты не представляешь, Наташка, какое это ощущение! Пока он был тут, – она показывает на свой опустевший живот, – я совсем ничего к нему не испытывала. Странно, да? Многие женщины начинают любить своих детей еще в утробе, а я вот нет. Я думала, что у меня совсем нет материнских чувств, такая вот я уродина, и очень переживала из-за этого. Но когда в первый раз взяла его на руки, дала грудь…