Игра - Эль Кеннеди

– О боже, ни за что. Я совершенно не хочу быть в центре внимания. В отличие от тебя.

– От меня?

– Ты любишь быть в центре внимания, разве нет? Ты же будешь профессионально играть в хоккей после колледжа?

Хантер, к моему удивлению, качает головой.

– Нет, я не выставлял свою кандидатуру на драфт и не планирую подписывать контракт с хоккейным клубом. Клубы заманивают меня к себе со старшей школы, но я всегда говорю, что не заинтересован в этом.

– Почему нет, черт возьми?

– Просто. Я не хочу такой известности на всю страну.

Я хмурю лоб.

– Но ты же очень талантлив. Девочки в особняке говорили, что ты лучший игрок в команде.

– Я неплохой игрок.

Я отмечаю его скромность. Но все, о чем она мне говорит, – это что Хантер намного больше, чем «неплохой игрок».

– Я не заинтересован в профессиональном хоккее, Деми. Не все хотят быть знаменитыми.

Это необычный ответ, и мне не очень в него верится, но британская дама в навигаторе Хантера уже щебечет, что после поворота направо мы прибудем на место назначения.

Я улыбаюсь, когда мы едем по улице, которую я называла домом с пятнадцати лет. Даже после шестилетнего проживания на восточном побережье моя мать до сих пор не полюбила Бостон, а мне он был по душе с самого нашего переезда сюда. В Майами громко, цветисто и, безусловно, весело, но лишь то, что я наполовину латиноамериканка, не означает, что я хочу, чтобы все постоянно было так громко. Мы жили в Маленькой Гаване, кубинском районе Майами, полном художественных галерей, кофеен и табачных магазинов на каждом углу. И это оживленное место – почти полная противоположность консервативного Бикон-Хилла в Бостоне.

Мой новый город хоть и не тычет собой тебе в лицо, как Майами, но обладает своим уникальным обликом, начиная от кирпичных домов и аллей и заканчивая парком Бостон-Коммон и Ньюбери-стрит. К тому же, несмотря на всеобщее мнение, я откровенно считаю бостонский акцент очаровательным.

– Приехали. Повеселись с родителями, – говорит Хантер.

– Повеселись на игре.

Я с удовольствием замечаю, что он ждет, когда я дойду до крыльца, прежде чем начать отъезжать. В эти дни так сложно найти настоящих джентльменов.

Моя мать визжит от счастья, когда я вхожу в дверь. Она самый громкий человек на планете. Мои друзья твердят, что она клон Софии Вергары из «Американской семейки»[16], и они недалеки от истины. Хотя мама – не колумбийка, как главная героиня, но она сногсшибательно красива и обладает голосом, который мог бы разбить все тарелки в китайской лавке. Тараторя на испанском, она обнимает меня так сильно, что я едва дышу, а потом тащит меня по коридору на кухню.

– Где папа? – спрашиваю я.

– Едет домой из больницы. Он только после операции, поэтому жди сегодня Ворчливого Папочку.

Я привыкла к Ворчливому Папочке. Некоторые хирурги после операций наслаждаются своим успехом, но папа всегда выжат как лимон, а когда он устает, то становится капризным. Как маленький ребенок. Но он заслуживает поблажек, потому что он, вообще-то, только что спас чью-то жизнь. После операций на мозг разрешено вести себя стервозно, насколько я понимаю.

– Ты голодна? – спрашивает мама, а потом сама же отвечает на свой вопрос: – Конечно, голодна! Садись, я покормлю тебя, мами. Как учеба?

– Хорошо. – Я рассказываю ей про занятия и проект с Хантером, пока она занимается контейнерами из «Тапперваре».

Если бы мой приезд не был спонтанным, то она устроила бы пир, не сомневаюсь. Но вместо этого я довольствуюсь остатками того, что она готовила для папы вчера. И это восхитительно. Скоро кедровая столешница ломится от еды – в основном кубинской с несколькими папиными любимыми американскими блюдами.

Мой рот наполняется слюной, когда я вижу, как каждое блюдо появляется из микроволновки. Отбивная, доведенная до совершенства овощами и оливками и подаваемая с бурым рисом. Курица, тушеная по-кубински, с изюмом, придающим ей сладость. Фаршированный перец. Жареные бобы. Печеная картошка и чесночная морковь, которую любит папа.

– О господи, мама, – объявляю я, вдыхая аромат еды. – Я так скучала по твоей еде. – Кусочки риса вылетают из моего рта, когда я это говорю.

– Деми, – ворчит она.

– М-м-м? – мямлю я полным пряной говядиной ртом.

Она перекидывает на одно плечо блестящие каштановые волосы.

– Из всех качеств, которые ты могла унаследовать от своего отца, ты унаследовала плохие манеры за столом?

– Что? Ты должна считать комплиментом то, что мы оба наслаждаемся твоей едой.

– Мне кажется, ей можно наслаждаться с закрытым ртом, – предлагает она. – И оставь своему отцу немного моркови. – Она шлепает меня по руке, когда я пытаюсь залезть вилкой в контейнер с морковью.

Кстати о моем отце – он без предупреждения появляется в дверном проеме. Я не слышала, как он вошел. Наверное, я слишком громко жую.

– Привет, детка, – счастливо говорит он. Огромные руки обхватывают меня сзади, когда он целует меня в макушку.

– Привет, папочка. – Я проглатываю рис.

Он здоровается с матерью, что всегда смешно видеть. Папа – лысый чернокожий, с ростом в сто девяносто пять сантиметров, руками, как стволы деревьев, ладонями, как кухонные прихватки, и длинными, но удивительно деликатными пальцами. Или, наверно, не удивительно, учитывая, какие ловкие движения нужны, когда ты копаешься в чьем-то черепе. А рядом с таким папой стоит мама ростом сто пятьдесят сантиметров, огромной грудью, блестящими волосами и латиноамериканским характером, передавшимся мне. Они милейшая пара в мире, и я обожаю мою маленькую семью. Быть единственным ребенком означает, что мне не надо ничего делить с братом или сестрой, включая внимание родителей.

Папа присоединяется ко мне за столом и зарывается в остатки еды. Мама, которой сложно быть спокойной, в итоге тоже садится и начинает покусывать оливку, пока папа рассказывает об операции. Пациентом был строитель, череп которого почти расквасило стальной балкой. На нем не было шлема, и теперь у него, возможно, будет необратимое повреждение мозга. Это душераздирающе. Вот почему я никогда бы не хотела стать хирургом, тем более у меня недостаточно твердая рука. Мои пальцы начинают дрожать, когда я нервничаю, а более нервирующую ситуацию, чем распиливание человеческого черепа, я представить не могу.

Разговор снова переключается на мои занятия, и я перечисляю их отцу:

– Органическая химия, биология, математика и психопатология.

– Органическая химия всегда была моим любимым предметом, – сообщает папа, потягивая воду из стакана, который принесла ему мама.

– Мне она нравится меньше всех, – признаюсь я. – Сейчас мои любимые – занятия по психологии. Это так интересно.