Остров - Василий Голованов

– Это все, что ты хочешь увезти отсюда?

– Нет, – произносит Беглец с последней отчаянной искренностью. – Я обещал любимой привезти Синие горы, да видно, никогда не доберусь до них…

Он продолжает разрывать ножом землю вокруг золотого корня, как вдруг лезвие ножа сгибается, будто натолкнувшись на камень, которого не было там, в рыхлом песке, точно не было…

– Смотри, – пораженный, обращается он к Стрелку. – Это самый крепкий мой нож. Он согнулся, как жестянка…

– Да, – как будто не замечая погнутого ножа, говорит Стрелок. – Туда два дня ходу. Можно дойти налегке и за один день.

– Ты сможешь меня проводить?

– Сегодня?

– Нет, завтра я улечу.

– Тогда тебе придется приехать в следующем году.

– Да, придется.

– Сейчас ты скажешь все, что угодно, чтобы улететь.

Беглец молчит. Сидя на земле, ладонями заравнивает землю вокруг растения, которое хотел выкопать.

Стрелок подбирает нож, с удивлением разглядывает его. «Да, – вдруг говорит он. – Теперь я верю, что ты не соврешь. Ты приедешь… Остров не хочет делиться с тобой малым. Видимо, хочет поделиться большим…»

– Что ты говоришь? – спрашивает Беглец, – о чем ты?

– Остров давно ждет избранника. Ждет человека, который расскажет о нем. Я подумал сначала, что это ты. Но потом решил, что ты обманщик. Теперь я полагаю, что это ты, все-таки.

С этими словами он снимает с плеча ружье и взводит курок.

– Зачем?

– Смотри внимательно, – предупреждает Стрелок.

Беглец увидел, что дуло ружья направлено прямо в грудь ему, прямо в сердце. Потом увидел тонкое жало огня, протянувшееся к нему и почувствовал острую, как укол, боль в груди, и в тот же миг пространство перед его глазами – однообразная кочковатая равнина с изломом Синих гор на горизонте – все стало дрожать, сжиматься и трескаться, будто фотография на стекле под струей огня газовой горелки: действительно, вдруг он увидел дыру, сквозь которую сначала можно было различить лишь что-то серое, но потом вдруг различил суденышко, осторожно приближающееся к острову под британским флагом, прекрасного, кофейного цвета оленя, сокола, с криком скользящего в небе, неправдоподобно приблизившееся к нему человеческое лицо, иссеченное морщинами, словно кора дерева…

Когда он открыл глаза, то увидел Стрелка, который держал в левой ладони сердце, а в правой – его погнутый, совсем кривой нож. Им Стрелок поддевал какие-то темные нити, похожие на пучки тонких бурых водорослей, которыми было опутано сердце.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– Очищаю твое сердце от страха.

Тут только он почувствовал, что лежит в расстегнутой куртке, в расстегнутой до пояса рубахе, чувствует кожей набегающий с моря волнами холодный ветерок, и на месте сердца у него какая-то мокрая пустота, которую ветер холодит особенно…

Стрелок подцепил скрюченным лезвием последнюю ленту темной паутины и, отбросив нож, пальцами обобрал последние волокна, оглядел чистое сердце, которое оказалось упругим комком мускулов, и, выполоскав в чистой воде ручья, вложил в грудь распростертого на земле человека… Тот почувствовал, что Стрелок укрывает сердце плотью. Она служила хорошим укрытием сердцу: тяжелая, плотная… Он попытался поднять голову и увидел, что руки Стрелка белы от глины и тут до ноздрей его долетел этот странный знакомый запах, запах болот, болотной глуби, развороченной гусеницами вездехода, волшебной глины, съедобной глины, плоти земли…

И вот, пока Стрелок отирал ему грудь тряпицей, которой повязывал лоб, застегивал рубаху, куртку, он все думал, как же так, ведь глина не приживется на теле, глина мертва…

– Вставай, вставай, – вдруг зашептал Стрелок ему в ухо. – Поднимайся, иначе ты опоздаешь и не улетишь.

Он поднялся: на земле было несколько пятен запекшейся крови, тонкие черные волокна, напоминающие перегнившие растения, какие-то отмершие корешки, изогнувшийся, как замерзшая рыбка, нож.

– Но ведь вертолета не будет…

– Слышишь? – спросил Стрелок.

– Нет.

– Он еще далеко. Во-он над той Кошкой, выше примерно на два пальца. Видишь?

– Нет.

– Черная точка. Как муха. Видишь?

– Вижу.

– Это твой вертолет. Последний вертолет. Сейчас он будет здесь, тебе надо спешить…

Он сделал шаг, другой: глиняная грудь не отлипала, сердце не вываливалось. Вертолет загрохотал над головами; мелькнули ослепительными отражениями солнца стекла кабины, проплыло над головами синее брюхо…

Они побежали к гостинице, зеленая трава стлалась под ветром, но шаги были легкими.

Ветром с него сорвало шапку, понесло по траве, бросило в рыжую торфяную лужу… Ничего: он должен что-то оставить острову, чтобы вернуться сюда…

Стрелок подал ему в кабину рюкзак и отошел.

– Может, напишешь, – вдруг произнес он.

Дверь закрылась, отсекла салон от улицы. В кабине щелкнул рычажками пилот, над головой зажужжал зуммер.

Он застучал кулаком в иллюминатор, вдруг понимая, что не ответил, хотя ответ у него был готов.

– Я приеду! – заорал он что есть силы. Но Стрелок не слышал его. Он отошел на край вертолетной площадки, потом развернулся и, поддернув штаны, чтоб не запачкать их брызгами рыжей болотной жижи, достал из болота его шапку. Тряхнул ею, чтобы стекла вода.

Зуммер над головой взял тоном выше. «Пи-пап!» «Пи-пап!» Второй пилот сел. Винты тронулись с тихим жужжанием, по мере ускорения разгоняя звук до оглушительного и всесотрясающего грохота. Вертолет волнообразно раскачивался в такт густым волнам изрыгаемого им звука, как нетерпеливый, злобно вцепившийся в деревянный настил гигантский шмель. Люди попятились от площадки и кучкой сгрудились у ржавой цистерны. Ураган, взвихренный винтом, рвал их одежды…

Вдруг звук стал ровнее: кренясь, насекомое поднялось в воздух. Дома поселочка потянуло вниз, они становились все меньше, меньше: клуб, гостиница, домик Стрелка, магазин…

Потом он увидел тонкие полоски песка – Плоские Кошки и потом еще, когда через несколько минут выглянул в оконце: темную, густую синеву моря, по которой вдруг прокатился белый пенистый гребень, и он подумал: ну и волна же, если даже с такой высоты…

Он представил себе это бескрайнее море, по которому скачут играя белыми гривами волны, сшибаясь друг с другом в холодном просторе… Как катится пена, как катится пена и как нестерпимо синеет колеблемая ветром бескрайняя чаша простора…

Вдруг он почувствовал в сердце тихую острую боль. Испуга не было, но сомнений тоже. Как хорошо, что он увидел напоследок эту чудесную волну. Он расстегнул куртку, расстегнул рубашку и ощупал то место, которое залепил глиной Стрелок. Он чувствовал под пальцами плоть, везде свою, живую плоть, только кожа была немножко попачкана глиной. Положив ладонь на грудь, он почувствовал удары сердца: ровные. Плоть земли стала его плотью. И то, что он принял за боль, было просто тоскою сердца, лишенного страха, по безлюдным просторам, на которых обитает свобода, которые он не умел любить, пока боялся…