Исповедь рогоносца - Жюльетта Бенцони

– Эй! Да неужели же это шевалье де Гонди?!

Это был он, собственной персоной. Аптекарю он был очень хорошо известен. Перед Флерианом стоял племянник знаменитого и неугомонного кардинала де Реца, человека с баррикад Фронды. Жюль-Шарль де Гонди был слишком молод для того, чтобы принимать участие в этом, но Флериан хорошо знал всех членов семьи мятежного кардинала. Теперь у него в руках действительно находился знатный сеньор, против которого, как и предлагал Ла Рейни, он мог возбудить дело!

– Ну, так что? – дерзко спросил шевалье. – Да, это я, я собственной персоной, и я вам советую, господин негодяй, приказать своим людям отпустить меня!

Флериан широко улыбнулся, любезно подставляя свой фонарь прямо к носу пленника.

– Отпустить вас? Да как же иначе, благородный господин! Эй, вы! Отпустите, пожалуйста, шевалье де Гонди! Вот видите, теперь вы свободны, шевалье де Гонди! И мы вам желаем как можно приятнее провести остаток ночи, шевалье де Гонди!

– Да тише вы! – раздраженно сказал молодой человек. – Какого черта вы надрываетесь, да еще к тому же то и дело повторяете мое имя так, что слышно на всех перекрестках?

– Разве я поступаю неправильно? – нисколько не понизив голоса, продолжал издеваться аптекарь. – Мне казалось, для того, чтобы тебя хорошо приняли на этой улице, надо наделать как можно больше шума… Всего хорошего, до свидания, шевалье де Гонди! Развлекайтесь получше, шевалье де Гонди!

Пока Флериан устраивал фарс, драка на улице сама собой прекратилась. Ее участники снова образовали две группы: одни возвращались к Луизон, другие отправлялись кто – в лавку аптекаря, кто – к себе домой. Улица постепенно опустела, двери и ставни на окнах закрылись. Остаток ночи прошел относительно спокойно. Видимо, энтузиазм завсегдатаев игорного притона несколько поутих в связи со всем, что произошло. Что же до шевалье де Гонди, то он только на следующее утро понял, почему старый аптекарь так радовался, узнав его: молодому человеку прислали повестку с приглашением явиться в суд!

Судебный процесс, равного которому по живописности и абсурдности не было, пожалуй, во всей истории правосудия, открылся, как нарочно, в самом разгаре карнавала 1673 года. Дело слушалось в Большой Палате Шатле, председательствовал сам президент Ламуаньон. Людей в зале суда набилось как сельдей в бочке. Они буквально давили друг друга, хотя само по себе помещение было достаточно просторным.

Под сводами старинного здания в этот день можно было увидеть весь двор и весь город. Всем хотелось присутствовать при иске скромного управляющего делами корпорации аптекарей к одному из самых знатных представителей французского двора. Местом преступления стал частный особняк, которому меньше всего подходило это наименование. Само преступление заключалось в ночных оргиях, не позволявших сомкнуть глаза всему кварталу. Каждый из присутствующих, естественно, надеялся вволю позабавиться.

В строго оформленном зале было полным-полно красивых женщин, шелка и драгоценности которых сверкали под тусклым светом, сочившимся из окон. Здесь собрался не только весь высший свет, здесь присутствовали и лучшие умы той эпохи. Неподалеку друг от друга сидели поэт Жан Расин и королева всех сплетниц Марэ, болтливая и остроумная маркиза де Севинье. И все это придавало судебному процессу приятную оживленность. Зал наполнялся очаровательным щебетом. Впрочем, выражение лица президента Ламуаньона не соответствовало общему легкомысленному настрою. Он сидел с насупленным видом, весьма недовольный.

Жалоба славного Флериана, сопровождавшаяся подробным изложением фактов, вызвала такую бурю смеха, что господину президенту невольно пришло в голову, а сумеет ли он должным образом довести до конца столь оригинальный процесс. Чтобы хоть немного успокоить публику, он предоставил слово адвокату обвинения.

– Мэтр Ломбер, – сказал он в соответствии с протоколом, – слово предоставляется вам.

Мэтр Пьер Ломбер, славившийся в городе своей эрудицией, выглядел не слишком импозантно. Больше всего он был похож на покрытую пылью старую библиотечную крысу, только что спустившуюся с полок, где хорошенько погрызла толстые фолианты. Он совсем не напоминал светского оратора. Адвокат с весьма важным и серьезным видом снял с себя форменную шапочку, положил ее перед собой, поправил чуть сбившийся парик, сделал величественный жест руками, облаченными в широченные черные рукава, и хорошенько откашлялся. Затем он начал:

– Клеомен, царь спартанский, будучи изгнанным из своего государства, удалился в Египет, где его поначалу встретили с редкостной человечностью, но дурное обращение, которое ему пришлось испытать на себе впоследствии, подтолкнуло его к мятежу…

Набирая в грудь воздух для следующей тирады, адвокат окинул обалдевшую публику в высшей степени высокомерным взглядом. Кто-то прошептал:

– Не понимаю, что в этом зале делает спартанский царь…

Но господин Ломбер не был человеком, которого могли бы смутить подобные выпады. Он спокойно продолжал свою любовно заготовленную речь. Не обращая внимания на воцарившееся в зале недоумение, на то и дело возникавшие вопросы, когда же дело дойдет до тяжбы между Флерианом и Гонди, он отважно принялся прославлять царя Клеомена.

Президент Ламуаньон, со своей стороны, находивший, что речь адвоката чересчур затянулась, попробовал прервать оратора как раз посреди превосходно задуманного и великолепно исполненного периода, посвященного суровым нравам спартанцев.

– Господин адвокат, – произнес он недовольным тоном, – все, что вы здесь говорите, кажется странным и не имеющим никакого отношения к делу. Речь у нас не о царе спартанском Клеомене и даже не о его фаворите Пантеусе. Речь идет о защите интересов вашей стороны, о защите интересов парижского аптекаря. Мы плохо понимаем, какая тут может быть связь с греками или римлянами!

Увы, даже сам президент Ламуаньон не имел никакого веса в глазах адвоката, твердо решившего, начав свои блестящие пассажи, непременно довести их до конца. Господин Ломбер вежливо поклонился председателю суда и, нимало не смутившись, заявил:

– Господин президент, я, кажется, не в школе. Осмеливаюсь полагать, что даже вашего высокого положения недостаточно, чтобы заставить меня отказаться от избранной мною линии защиты клиента. Все, что я сказал, необходимо было выслушать. С вашего позволения, я осмеливаюсь надеяться, что мне не придется ни на одну букву сократить мое исковое заявление.

Президент Ламуаньон с глубоким вздохом признал себя побежденным.

– Что ж, продолжайте! – разрешил он, поудобнее устраиваясь в кресле. – И да поможет вам небо… и нам тоже!

Приободренный таким образом адвокат снова погрузился в изобилующую массой излишних подробностей, но, впрочем, явно очень увлекательную историю царя Клеомена и его фаворита Пантеуса, к великой радости зала. Особенно веселился Жан Расин, который с насмешливой улыбкой на губах что-то записывал на широких полях своей шляпы.

– Когда, по вашему мнению, он наконец перейдет к своему клиенту? – спросила поэта сидевшая рядом с ним очень красивая женщина.