Веселые ребята - Ирина Муравьева

Это было прекрасно. Она стояла без ничего, с высокой прической, и смотрела на себя в зеркало. А он где-то далеко и не видит ее. Хотя он, конечно, во всем виноват. Она открыла шкаф с материнскими платьями и выбрала желтенькое, мохеровое, с короткими рукавами. Они с матерью были почти одного роста. Платье преобразило ее.

Спустившись по лестнице на первый этаж, маленькая Чернецкая была остановлена криком несдержанной Марь Иванны:

— Наталья! Ты такая откудова?

— Оттудова, — сердито огрызнулась Чернецкая и, не желая больше ничего слышать, выскользнула из дома и побежала к калитке.

— В два чтоб обратно! — крикнула ей вслед растерявшаяся Марь Иванна. — Котлеты холодные будут! Слышь, кому говорю!

«О-о-осподи! — подумала Чернецкая. — Осточертела! Наказанье мое».

Не торопясь, она шла по тенистой аллее, машинально прислушиваясь к стуку пинг-понгового шарика, детскому плачу, мыльному звуку громоздкой, на всю полянку перед крыльцом, стирки постельного белья в корыте, и так, изредка поправляя высокий двойной пучок над розовой шеей, дошла наконец до обрыва, где, облокотясь на свои велосипеды, стояли мальчики, курили и поплевывали вниз, в мутно-коричневую, разомлевшую от зноя речушку. При виде Чернецкой, задумчиво ступившей на тропинку, вьющуюся в двух шагах от них самих и их ободранных велосипедов, мальчики напрягли спины, закашлялись, голоса их стали громче, пушистее, и, боясь, что она пройдет мимо в золотистом своем платье, с рассыпающимся, пронизанным солнцем пучком каштановых волос на затылке, они тут же окликнули ее — нестройно, испуганно, нагло и весело. Она повернула голову и узкими накрашенными глазами посмотрела на них. В глазах ее звенела пустота, как будто это были глаза куклы, но на эту пустоту и кинулись побледневшие мальчики, торопливо затягиваясь сигаретами и пиная друг друга ободранными велосипедами.

…девушка, девушка, я тебя видел, а, ты с шестой дачи, а ты не скучаешь, а не скучно тебе без компании, а купаться ты уже ходила, а то можем вместе, будешь тонуть, вытащим, а почему ты подругу не привела, а в кино сегодня фильм французский, я приглашаю, почему это ты, я приглашаю, такая девушка, елки-палки, отвали, Валера, девушке с тобой скучно, сам отвали, а как же нашу девушку, интересно, зовут…

Они всё что-то лепетали, и басили, и сами себе смеялись, и всё глубже и глубже затягивались, а она смотрела на них пустыми глазами, ничего не выражая, не одобряя, не упрекая, как кукла. А потом приоткрыла губы, блеснула мелкими белыми зубами и мягко сказала:

— Наташа.

Стеллочка с мужем, гинекологом Чернецким, после отъезда на дачу ребенка своего Натальи и домработницы Марь Иванны, практически не сталкивались. Иногда только по утрам, на кухне, когда она по приобретенной на Кубе привычке варила себе очень крепкий, совершенно черный, невозможно горький кофе, от которого у нее каждый раз начиналось сердцебиение, — иногда только, когда она, стоя в нейлоновом розовом халатике и открытых туфельках с большими розовыми помпонами, варила себе этот самый кофе, появлялся из бывшего отцовского кабинета гинеколог, у которого вышитый на наволочке вензель всегда отпечатывался на левой щеке, и тут они, конечно, должны были что-то сказать друг другу, что-то друг с другом обсудить, наконец, поругаться, потому что все-таки они были мужем и женой и все вокруг люди думали, что они хотя бы иногда спят вместе, но они не спали. При этом они подходили друг другу гораздо больше, чем думали окружающие их люди, и даже гораздо больше, чем думали они сами. Каждого из них, в сущности, устраивало то, что они давно уже не спят вместе, ни о чем не разговаривают, кроме как о самом незначительном и необходимом, не боятся того, что другой умрет или заболеет, не стремятся к тому, чтобы проводить вместе отпущенное им житейское время. Единственным камнем преткновения была их общая и единственная дочь Наталья Чернецкая. В глубине души гинеколог Чернецкий обвинял жену свою Стеллочку в том, что их общая и единственная дочь Наталья рассталась с девственностью на пятнадцатом году жизни и протащила его, своего отца, через то, чтобы сделать ей глубокое маточное выскабливание под общим наркозом и с целью буквального спасения жизни.

То, что его ребенок, его дочь, которую он совсем, как казалось ему, недавно, умиляясь, катал в розовой коляске по приятно шуршащему старыми деревьями скверу, этот совершенно прекрасный и здоровый, с кудрявой головой ребенок вдруг оказался перед ним в виде усыпленной наркозом женщины с окровавленной раковиной интимнейшей части женского тела, — все это доставляло гинекологу Чернецкому острую душевную боль и заставляло его искать виноватого. Виноватым же был, как ни странно, не мальчик Орлов, хотя Чернецкий и вспоминал его с отвращением, а его родная жена Стеллочка, которая бегала, сверкая глазами, по Дому дружбы или вообще неизвестно чем занималась. Поэтому, оказавшись на протяжении двух месяцев в большой, нагретой солнцем квартире в Неопалимовском переулке наедине с этой самой глубоко провинившейся перед ним женой, гинеколог Чернецкий начал покрикивать на нее, отпускать небольшие грубости сквозь крепкие зубы, а один раз даже резко отодвинул локтем ее торчащую во все стороны нейлоновую розовую грудь, когда, раздраженная тем, что он слишком долго бреется, Стеллочка заглянула в ванную комнату и просунулась было под его локоть в поисках любимой своей ярко-оранжевой расчески.

Кроме всего прочего, у гинеколога Чернецкого случилась самая неожиданная в его жизни история, а именно настоящая любовь к санитарке Зое Николавне, женщине девятнадцати лет, немосквичке, живущей на кухне у родственницы и прямо там, на кухне, и спящей под газовой плитой на раскладушке. Зоя Николаевна выглядела не старше его собственной дочери, а талия у нее была даже тоньше, совсем как у осы. Трудно было представить себе, что такое хрупкое ангельское существо, чью талию немолодой уже гинеколог, теряя сознание от разрушительного плотского желания, сжимал обеими руками, и каждый раз эта талия начинала шелковисто поскрипывать под его разгоряченными ладонями, невозможно было представить себе, что такое нежное существо с такой вот нежнейшей талией может задумать ту чертовщину, которую задумала, как выяснилось чуть позже, санитарка Зоя Николавна. Зоя же Николавна решила, что хватит ей спать на раскладушке, вдыхая незначительную, но все же вредную для здоровья утечку ядовитого газа, а нужно сделать все, чтобы стать законной женой заведующего гинекологическим отделением Чернецкого. Для этого Зоя Николавна перестала скрывать от сослуживцев свои отношения с заведующим, а, наоборот, норовила то прижаться к нему на людях, то фамильярно схватить его за руку в столовой, то послать ему совершенно неуместный, хотя и воздушный поцелуй на ежеутреннем собрании коллектива отделения. Кроме того, она решила, что необходимо, чтобы и Стеллочка узнала о том, что происходит, и, может быть, тогда…

О, тогда! Тут у Зои Николавны начинала стремительно работать ее белоснежная ангельская голова: во-первых, Неопалимовский всегда можно разменять на трехкомнатную, в которой поселятся они с гинекологом, и однокомнатную для всех остальных, а во-вторых, можно просто удалить из этой прекрасной квартиры надоевшую всем Стеллочку со старухой нянькой и ребенком Натальей Чернецкой. Недавнее появление семьи Чернецких в больнице как раз во время ее дежурства вызвало в Зое Николавне глубоко негативное чувство. Она впервые увидела, как сильно он привязан к этой своей распущенной, беременной (в четырнадцать лет!) дочери и какая у него шикарно одетая и вовсе не старая жена.