Роза и тис - Агата Кристи

Есть тысяча обличий у любви,

Все они несут любимым горе.[11]

– По-моему, это ужасно! – воскликнула Милли.

– Любить кого-то – значит взваливать на него невыносимоебремя.

– В самом деле, капитан Норрис! Вы говорите такие смешныевещи!

Милли, казалось, готова была захихикать.

– Не обращайте на меня внимания, – сказал я. – Мои взглядыне общеприняты. Это результат печального опыта.

– О-о! Вы тоже были несчастны? У вас?..

Я уклонился от выражения сочувствия, засветившегося в глазахМилли, и поспешно перевел разговор на Джима Барта. Я подумал, что, к несчастьюдля Милли, у нее слишком мягкий характер и ее легко запугать. Наихудший вариантдля брака с таким человеком, как Барт. Судя по всему, Барту нравятся норовистыелошади и норовистые женщины. Какая-нибудь грубая, сварливая ирландка смогла быосадить его и даже вызвать уважение. А полная власть над человеком или животнымпревращает самого Барта в скотину. Его склонность к садизму растет, питаясьстрахом жены, ее слезами и вздохами. А между тем для большинства мужчин Милли,на мой взгляд, была бы хорошей женой выслушивала бы своего мужа, похваливала,окружала вниманием, – и тот пребывал бы в прекрасном настроении и рос всобственных глазах.

У меня вдруг мелькнула мысль, что Милли, пожалуй, была быхорошей женой для Джона Гэбриэла. Возможно, она не сумела бы постигнуть егочестолюбие (впрочем, честолюбив ли он? Я уже засомневался), но она поддержалабы его в горькую минуту, когда подступают сомнения в самом себе, что время отвремени прорывалось в его нестерпимо самоуверенную манеру держаться.

В Джоне Барте, похоже, ревность сочеталась с пренебрежением,что в общем не является редкостью. Возмущаясь глупостью и слабохарактерностьюМилли, он в то же время приходил в неистовство, если ей оказывал вниманиекакой-нибудь другой мужчина.

– Вы не поверите, капитан Норрис, – продолжала Милли, – ноДжим говорит ужасные вещи о майоре Гэбриэле. И все только потому, что майорпригласил меня на чашку кофе в «Рыжую кошку». Он был так любезен – я имею ввиду майора Гэбриэла, а не Джима! – и мы долго сидели за чашкой кофе... Хотя яуверена, у майора Гэбриэла не так уж много свободного времени! Он говорил такхорошо – расспрашивал меня о моем отце, о лошадях, о том, как все было вСент-Лу в те времена. Просто невозможно быть внимательнее и любезнее! Апотом... потом...

Джим наговорил мне такого!.. Он был в ярости!.. Крутил мнеруку... я вырвалась и заперлась в своей комнате. Иногда я просто в ужасе отДжима. О-о, капитан Норрис, я так несчастна! Лучше бы мне умереть!

– Что вы, миссис Барт! Ни в коем случае!..

– Я правда хотела бы умереть. Что будет со мной? Я уже нежду ничего хорошего. Дальше будет все хуже и хуже... Джим из-за пьянства теряетклиентов, и это бесит его еще больше. Я его боюсь. Правда, боюсь...

Я успокаивал ее как мог, я и правда не думал, что всенастолько плохо, хотя Милли, конечно, несчастная женщина.

Когда я сказал об этом Терезе, она не проявила интереса кположению миссис Барт.

– Неужели ты не хочешь послушать об этом? – спросил я супреком.

– Не особенно, – ответила Тереза. – Все несчастные женыпохожи друг на друга, и истории их довольно однообразны.

– Ты бесчеловечна, Тереза!

– Признаю, сочувствие никогда не было сильной чертой моегохарактера.

– Мне кажется, – сказал я, – что эта несчастная влюблена вГэбриэла.

– Я в этом почти уверена, – сухо заметила Тереза.

– И тебе все равно ее не жаль?

– Ну, во всяком случае, не из-за этого. Я считаю, чтовлюбиться в Гэбриэла – это большое удовольствие.

– Что ты говоришь, Тереза! Уж не влюблена ли ты в него сама?

– Нет. К счастью, нет.

– Ты нелогична, – придрался я к словам. – Только что ты самасказала, что влюбиться в Гэбриэла было бы удовольствием.

– Но не для меня, – возразила Тереза, – потому что яотвергаю – и всегда отвергала – эмоции.

– Пожалуй, это правда, – сказал я, – но почему? Этого я немогу понять.

– А я не могу объяснить.

– Попытайся! – настаивал я.

– Хью! Как ты любишь все анализировать. Хорошо, я попытаюсь.Наверное потому, что у меня отсутствует инстинктивное восприятие жизни. Дляменя невыносимо сознавать, что моя воля и разум могут быть полностью захваченыэмоциями. Я «могу контролировать свои действия и в значительной мереконтролирую свои мысли... Но не быть в состоянии управлять своими чувствами!Это задевает мою гордость и унижает меня.

– Ты не думаешь, что существует опасность чего-то серьезногомежду Джоном Гэбриэлом и миссис Барт? – вернулся я к прежней теме разговора.

– Ходят слухи. И Карслейка это беспокоит. Миссис Карслейкутверждает, будто сплетничают многие.

– Ну и женщина! Да она сама может что угодно выдумать!

– Согласна. Однако миссис Карслейк представляет общественноемнение. Точнее, мнение наиболее злобной и болтливой части общества Сент-Лу. Ктому же и Барт распускает язык, когда выпьет лишнего, а это случается оченьчасто. Конечно, всем известно, что он очень ревнив и на многое в его разговорахне стоит обращать внимания, но все это порождает слухи.

– Гэбриэл должен быть осторожнее, – сказал я.

– А это не в его характере, не правда ли?

– Ты не думаешь, что ему в самом деле нравится эта женщина?

– Мне кажется, – не спеша ответила Тереза, – что Гэбриэлупросто ее жаль. Он – из тех, кто легко поддается состраданию.

– Как ты думаешь, он не заставит ее бросить мужа?

Это было бы несчастьем!

– В самом деле?

– Дорогая Тереза, в таком случае все рухнет!

– Я знаю.

– Но ведь это катастрофа!

– Для Джона Гэбриэла? Или для партии консерватора? –язвительно спросила Тереза.

– Собственно говоря, я думал о Гэбриэле. Но это было быкатастрофой и для консервативной партии тоже.

– Я, разумеется, не политик, – сказала Тереза, – и менянисколько не пугает, если в Вестминстер изберут еще одного лейбориста (хотябыло бы ужасно, если бы меня услышал Карслейк!). Мне зна??ительно интереснеезнать, будет ли это бедой для Джона Гэбриэла или нет. Предположим, что врезультате он станет более счастливым человеком.