Пуговица - Ирэн Роздобудько

Я смотрела на нее. После яйца, вкуса которого я даже не ощутила, мне по-настоящему захотелось есть. На еду нужно заработать. Я заметила во дворе пустое ведро. В ведрах носят воду, это я помнила. Колодец стоял в нескольких метрах от дома. Я встала, взяла ведро и показала пальцем на колодец, а потом — снова на ведро, чтобы бабушка не подумала, что я хочу украсть его.

Я никогда не доставала воду из колодца, но все сделала правильно: прицепила ведро к крючку, спустила его вниз, а потом долго — целую вечность — крутила ручку, пока ведро оказалось наверху. Не выдержав, припала к воде и, кажется, выпила так много, что пришлось снова спустить ведро вниз.

Я еле дотащила ведро до дома и поставила его у порога. Старушка сидела на пороге и лущила кукурузные початки. Рядом стоял большой котел со свеклой. Из одной, как из мертвого тела, торчал нож.

— Спасибо, деточка, — сказала старушка и кивнула на котел. — Вот еще нужно свеклу нарезать для свиней. Сама ничего не успеваю… Да можно ль тебе нож в руки дать? Кто тебя знает…

Я вытащила торчащий из свеклы нож и начала нарезать ее, присев рядом со старушкой.

5

…Так я и осталась в этом затерянном среди гор, почти вымершем селе. Старушка жила одна, дети давно разъехались, муж умер несколько лет назад.

— Если тебе некуда идти, — сказала она, — живи у меня. Будешь помогать по хозяйству. Одной мне трудно уже. Я тебя кормить буду. Спать можешь на веранде. А там видно будет…

Вечером, после того как я вырубила сухие стебли кукурузы, бабушка дала мне тарелку с козьим сыром и стакан молока.

— Ну что, пошли в избу. Покажу тебе твое место.

И она повела меня в дом.

— Ляжешь тут вот, — указала на низкий топчан в углу просторной стеклянной веранды. — Тут есть одеяло, подушка. Завтра, если захочешь, поведу тебя в баню. Правда, баня у нас работает раз в месяц, но Яковлевна, заведующая, — подруга моя. Натопит. Все, спи. И я пойду. Завтра садом займемся.

Она плотно прикрыла за собой двери веранды, и я осталась в темноте. Сидела и смотрела в широкое мутное стекло, за которым виднелись причудливые силуэты старых деревьев. Еще утром я заметила с тыльной стороны дома большой сад, в котором, как разноцветные лампочки, висели желтые груши, красные яблоки и лиловые сливы. Внизу, в других дворах, урожай был уже собран… Не раздеваясь, я легла на топчан и с удовольствием вытянула уставшие ноги. Теперь, поменяв ракурс, я видела над собой темное небо, в котором, как рыбы в сетях, пульсировали звезды. Они водили хоровод, приближались и удалялись, то выпуская свои сверкающие усики, то боязливо сворачиваясь в ослепительный мячик. В ночной тишине было слышно, как дом наполняется звуками, деревянные стены веранды, остывая от дневного тепла, слегка потрескивали, где-то под полом шуршала мышь, время от времени в саду падали яблоки. На веранде витал аромат сухих трав, на расстеленных старых газетах лежали орехи, со стен длинными низками свисали сушеные грибы. Я впитывала звуки и запахи, как губка. Они были новыми, необычными и целительными. Я даже смогла впервые вздохнуть полной грудью — до этого было ощущение, что легкие забиты иголками.

…Звезды приблизились к самому окну и прижались к стеклу, расплющились, словно веселые детские личики. Я еще не могла улыбаться. Просто помахала им рукой и закрыла глаза.

6

Утро просочилось на веранду легкой молочной струйкой. Сад стоял по колено в тумане, который медленно оседал все ниже и впитывался в землю, делая ее мягкой и влажной. Я открыла глаза и увидела ту же картину, что и вчера: бабушка стояла надо мной. Но сегодня она держала в руке кружку молока и тарелку с налистниками — треугольными блинчиками с творогом, желтыми от домашнего масла и яиц.

Увидев, что я проснулась, старушка осторожно поставила всю эту роскошь на поломанный стул.

— Вот, поешь и приходи в сад. Будем снимать яблоки. Пора уже.

Хорошо, что она ушла, потому что я набросилась на блинчики, как волк. И едва не захлебнулась молоком.

Мне не нужно было ни одеваться, ни расчесываться. Я вышла в сад через двери веранды и замерла в восторге: таких фруктов я еще никогда не видела! Под тяжестью огромных яблок ветви деревьев гнулись до самой земли. Плоды были «щекастыми» и напоминали головки упитанных херувимов. Бабушка принесла кучу плетеных корзин и расставила их под деревьями. Я поняла, почему она сказала «снимать» — плоды были такими сочными, что брать их нужно было аккуратно, сок так и брызгал из них при прикосновении. Ветки, освободившись от груза, взлетали кверху и деревья благодарно кивали своими кронами.

После яблок настал черед слив. Таких же сочных, огромных, великолепных. Казалось, они были припорошены серебряной пыльцой. Но стоило стереть ее, как слива вспыхивала в руке лиловым фонариком. Сливы были сладкими, как мед. Нет, слаще меда… Я старалась работать быстро, но старушка все время опережала меня. Она успевала обработать два дерева, а я в это время заканчивала только одно. Полные корзины мы несли на веранду и высыпали сливы в большое алюминиевое корыто, их еще нужно было протереть и разложить для просушки. Яблоки мы сортировали и делили на три части: те, что не успели перезреть, ссыпали в погреб, битые нарезали и раскладывали на подоконники по всему дому, а некоторые старушка отбирала, чтобы сделать сок.

Работали почти до вечера. Когда я оглядела сад, увидела, что в нем больше нет красок — мы раздели его догола. В нем поселилась осень. Только на краю сада стояла одинокая айва. Я указала на нее, но бабушка махнула рукой:

— Эта может стоять до ноября. Слаще будет.

Когда мы наконец зашли в дом, мне показалось, что я попала в рай — повсюду лежали фрукты, от их запаха голова кружилась.

— Сейчас я в сельпо пойду, — сказала старушка, — а ты отдохни. Видно, что работать ты не привыкла. А по селу тебе шастать ни к чему — у нас тут везде уши и глаза. Еще скажут, что я батрачку взяла…

Она, казалось, совсем не устала. Сняла фартук и быстро пошла вниз по тропинке, ведущей в центр села.

Я осталась одна, села у окна и уставилась на айву. На каждой черной ветке висело по пять-семь желтых фонариков. Легкий ветер поднимал занавеску, висящую над незапертой дверью. Заглянула рыжая курица, громко кудахча, будто выражая свое недовольство миром, котенок прыгнул мне на колени и, отчаянно замурлыкав, принялся тыкаться прохладным носом в ладонь, настойчиво требуя ласки. На газовой плите что-то булькало в большой кастрюле — может быть, подружка той рыжей курицы… Я подумала: «Ай-ва…»

7

Я еще не понимала (о, до этого было еще очень далеко!), что какой-то новый, неведомый прежде смысл может появиться в жизни только оттого, что ты наблюдаешь за садом. Просто изо дня в день смотришь за окно на деревья. Никогда я еще не видела, как на смену одному времени года приходит другое. А здесь, в этом маленьком селении, отгороженном от всего мира горами, впервые увидела чудо. Еще вчера в саду было лето, отягощенное плодами, насыщенное всеми красками, а сегодня он стоял прозрачный и чистенький, как операционная или зал перед балом, а на следующий день, раскрыв глаза, я увидела, как в это пустое чистое пространство вошла зима. Она была едва заметна — легкая тень мелькнула среди обнаженных деревьев. Но этого было достаточно, чтобы почувствовать ее прохладное дыхание. Впереди был долгий период межсезонья, но, клянусь, три времени года, как в кино, отразились в окне веранды за один день!..Заметила бы я это раньше? Вряд ли… Что-то случилось не только с моим слухом и голосом, но и со зрением. Все обострилось, и то, на что прежде я не обращала внимания, представало передо мной как откровение и открытие. А смысл человеческих отношений был утрачен. Смысл — блуждающий в темноте огонек. Загорается неожиданно и так же неожиданно гаснет. Когда он маячит вдали — мы двигаемся, радуемся жизни. Когда он гаснет — все угасает вместе с ним. На первое место выходят только физиологические потребности организма. Порой кажется, что жизнь становится легче. Но и… страшнее. Этот период темноты и бессмыслицы ведет к безумию или беспорядку. И если он затягивается, человек деградирует или… или становится циником. Циник-нищий — это законченный преступник. Циник-богач — механизм для удовлетворения потребностей.