Иллюзия греха - Александра Маринина

- Откуда вы это знали?

- Знал. Во времена тотальной слежки и повальных арестовкруговая порука тоже существовала, она была всегда и никуда не исчезала. У менябыли в органах приятели, которые меня информировали. Самое печальное, что вселюди, написавшие доносы на Катиного мужа, остались в ее кругу, продолжалиходить в ее дом и много лет считаться ее друзьями. Видели бы вы, как онисочувствовали ей, когда Швайштейн умер! Все они были тогда молодыми и к томувремени, когда разразился скандал, были еще живы. Я по неосторожности бросилнесколько реплик, которые Катя не поняла, но они-то отлично поняли. Я вслухпроцитировал несколько пассажей из разных доносов, и авторы этих доносов, присутствовавшиепри том, как Катерина отказывала мне от дома, прекрасно поняли, что мне всеизвестно. Я, знаете ли, не сторонник выяснения отношений по принципу "самдурак", поэтому не стал в ответ обличать других. В конце концов, моя винаот этого не уменьшалась, я ее признал, а вина других пусть останется на ихсовести.

- Екатерина Бенедиктовна знала о том, что доносы на еемужа сочиняли не только вы?

- Если и знала, то не от меня. Я ей не сказал.

- Почему, Семен Федорович? Разве вас не задевало, чтоиз всех, написавших в свое время доносы на доктора Швайштейна, пострадалитолько вы один, а остальные продолжали водить шумные хороводы вокруг женщины,которую вы любили?

- Задевало? - задумчиво повторил Родченко. - Можетбыть. Знаете, странный у нас с вами разговор получается. Ведь я ни с кем не могоб этом говорить, только с Катериной, но она была моложе меня всего на пятьлет, а после пятидесяти разница в пять лет - уже не разница. Поэтому даже с нейя не мог быть абсолютно откровенным. А сейчас с вами я стал понимать, что устарости есть свои преимущества: мне было бы неприятно обсуждать эту тему сосвоими ровесниками, а с молодыми - пожалуйста. Перед вами мне не стыдно. Можетбыть, оттого, что молодые нынешнего поколения более безнравственны и потомуболее терпимы к чужим грехам, более равнодушны к ним. Вы ведь не станете спеной у рта обвинять меня, верно?

- Верно, но не потому, что я безнравственна. В чем-товы, наверное, правы, Семен Федорович, ведь на человека более молодого я должнабыла бы обидеться за такие слова. А на вас я даже обидеться не могу.

- Вот видите, - дробно засмеялся Родченко, - возраст -хорошая защита. Молодые очаровательные женщины на меня уже не обижаются, какуюбы чушь я ни нес. Теперь вы знаете, почему Катя скрывала свои отношения сомной. Она ведь не знала, что среди ее друзей есть люди, не менее достойныеосуждения. Она, святая душа, даже испытывала неловкость, оттого что простиламеня. И не хотела, чтобы об этом узнали. Ей было стыдно перед этими людьми. Выпредставляете такой парадокс? Ей было стыдно перед ними за то, что она сумеламеня простить, что не смогла отказаться от нашей любви.

- Семен Федорович, неужели у вас никогда не возникаложелания рассказать Екатерине Бенедиктовне правду о ее друзьях? Вы столько летхранили эту тайну, добровольно приняв весь груз обвинений на одного себя.

- Это сложно, Анастасия Павловна. Тут много всякого...Конечно, когда она меня принародно оскорбила и запретила переступать порог еедома, порыв сделать это был очень сильным. Но он быстро прошел. Я подумал: ачего я этим добьюсь? Я уже потерял Катю, я больше ее не увижу, и оттого, чтоона выгонит из своего дома еще кого-то, мне легче не станет. Потом, спустянесколько месяцев, она вернулась ко мне, и я был так счастлив, что вообще забыло том, чтобы с кем-то сводить счеты. Тем более что передо мной эти люди, всущности, не были виноваты, они были виноваты только перед Катериной. За что быя мог им мстить? Только за то, что им повезло больше и про них Катя не узнала?Так это не их вина и не их заслуга. Все вышло случайно. На моем месте могоказаться кто угодно, любой из них. А через несколько лет наступил следующийэтап, когда я уже ни за что не рискнул бы открывать Кате глаза на ее окружение,даже если бы у меня такое желание появилось. Мы старели, кто-то умирал, кто-тотяжко болел и уже не вставал, кто-то уезжал в другие города, поближе к детям,которые могли бы за ними ухаживать. Нас, стариков, знавших друг друга летсорок-пятьдесят, оставалось все меньше. Вам, наверное, рассказывали, что Катеринавсегда была душой компании, любила общество, вокруг нее постоянно вращалосьбольшое число людей. Но вы задумывались, кто были эти люди? Среди них старыхдрузей и знакомых было не так уж много. И одним махом лишить Катю всех этихлюдей, рассорить ее с ними? Вынудить ее отвернуться от Марты, от Ивана? Онаосталась бы совсем одна. Вся прочая молодежь не заменила бы ей этих людей.

- Но она могла бы их простить, как простила вас, -заметила Настя.

- А вдруг не смогла бы? Как я мог рисковать? Разделитьс Катериной старость я уже не мог. И вышло бы, что из мелочной мстительности яразорвал бы ее отношения с близкими ей людьми, обрек на одиночество, а самблагодушествовал бы в окружении любящей меня семьи. Простите, вам не кажется,что мы с вами несколько увлеклись этой темой? Вы сказали, что эти вопросы неявляются обязательными для расследования обстоятельств убийства.

- Да, - согласилась она. - Вернемся к делу. ЕкатеринаБенедиктовна не рассказывала вам о том, что среди людей, которым онапредоставляла приют в своей квартире, был некий врач лет на двадцать пятьмоложе ее самой?

- Врач-то? - усмехнулся Родченко. - Был. И не один.Знакомства в медицинском мире были у Катерины обширные еще со времен ее жизнисо Швайштейном.

- Меня не интересуют все ее знакомые врачи, - терпеливосказала Настя. - Мне нужны только те, которые лет шесть-восемь назадвстречались со своими любовницами на ее квартире. А если еще конкретнее, то мненужен врач, любовницу которого звали Галиной Терехиной.

- Галина Терехина? Кто такая?

- Женщина, которая шесть лет назад выбросила из окнатроих своих детей, а затем и сама выпрыгнула.

- А, да-да, - оживился Родченко. - Помню, помню. Катярассказывала. Ужасная какая-то история.

- Семен Федорович, это очень важно, поэтому я попрошувас припомнить как можно точнее и подробнее, что именно рассказывала вамАнисковец.

...В последние годы они встречались и ездили гулять в паркиили за город. Очень любили Коломенское и Останкино, частенько бывали в Архангельском.Необходимость встречаться в интимной обстановке с возрастом отпала, теперь оничасами бродили по аллеям, сидели на лавочках и много разговаривали. ЕкатеринаБенедиктовна рассказывала о чужих романах, а Семен Федорович с удовольствиемслушал ее рассказы. Язычок у его возлюбленной был острым и язвительным, и ееустные повествования больше напоминали читаемую наизусть прозу хорошегосатирика. Во всех этих рассказах присутствовала одна особенность ЕкатериныБенедиктовны: она старалась не называть лишних имен. Это не было скрытностью,перед давним другом она уже ничего не старалась скрыть, это было скорее сдетства воспитанной культурой речи. К чему загромождать рассказ именами,которые собеседнику ни о чем не говорят и только отвлекают внимание? Конечно,если речь шла об известном артисте или писателе - другое дело. Но в данномслучае ни врач, ни его подруга-домохозяйка известными личностями не были,поэтому и остались для Родченко безымянными, хотя упоминала о них ЕкатеринаБенедиктовна довольно часто. Роман у врача и домохозяйки был таким длительным,что она порой посмеивалась: