Покаяние пророков - Сергей Алексеев

После такого послания старцев с таинственной Сон-реки в некоторых толках объявили отступниками и еретиками, дескать, бесермене и крамольники, солнцу молятся, огню поклоняются, занимаются вражбой и колдовством и потому не едят, не пьют, будто бы святым духом питаются. Однако при такой крайней внешней нетерпимости их влияние и авторитет на Соляной Тропе ничуть не умалились, и долгое время это оставалось загадкой. Неведомых старцев поносили на чем свет стоит, детей пугали ими, однако же никто не хотел показывать к ним дороги. Многие на самом деле не знали, где такая река, поскольку доступ к старцам имели только странники, но и они не выказывали пути и упорно уходили даже от разговоров о старцах.

Словно табу наложено!

Причину однажды назвал плутоватый, но всезнающий неписаха Клавдий Сорока, бывавший на Сон-реке несколько раз — водил больных лечиться,

— Они царские книги держат. Либерея называется. Ты как ученый муж должен знать. Да если охота есть, сведу, сам поглядишь. Сбегаю токмо на Иртыш. Ты меня в Аргабаче подожди…

* * *

Второй раз Космач вошел в горницу около десяти утра — вспомнил о человеке, пришедшем в Полурады.

Сон у боярышни был уже чутким, открыла глаза, приподнялась.

— Ой, уснула вчера без молитвы — Боженька день отнимет, — пожаловалась. — И не помню как… Христос воскресе, Ярий Николаевич.

— Доброе утро!

Села, накрывшись одеялом, поозиралась, тронула цветы в изголовье.

— Радостные какие, веселые! — В голосе уже был восторг. — Да красивые! А вчера погибали… Ну, какое слово сегодня скажешь? Власяницу снял, а в жены возьмешь?

Во всех старообрядцах и особенно в странниках кротость, богобоязненность и крайняя застенчивость невероятным, потрясающим образом уживались с откровенной прямотой, если речь шла о таких важных моментах, как женитьба или замужество. Здесь не подходил ни один привычный, мирской стандарт отношений — когда долго ухаживают, говорят о любви, клянутся в верности и засылают сватов; здесь требовалось один раз и на всю жизнь сказать свое твердое слово, и дело сделано.

От этого веяло древностью, рыцарскими временами. И к этому надо было привыкнуть…

— Беру тебя в жены, — просто сказал Космач.

Вавила никак не проявила своих чувств, разве что чуть приподняла и расправила плечи.

— Коль берешь — пойду.

У нее и спокойствие было необыкновенным — лучистым и заразительным.

Она сбросила с плеч одеяло, оставшись в льняной рубахе, стянутой у горла шнурком. Медленно развязала его и слегка растянула, почти открыв грудь, но опомнилась, заслонилась руками.

— А ты поди, Ярий Николаевич. Не смотри на мои язвы. Позову, как наряжусь. Да зерцало мне принеси!

Через четверть часа сама распахнула дверь, поманила рукой.

Можно было не спрашивать, зачем она бежала Соляным Путем через три области и лыжи изнашивала, как железные башмаки. Вероятно, это был подвенечный наряд, переходящий у старообрядцев от бабушки к внучке: подпоясанный шелковой шалью темно-зеленый широкий кафтан с длинными рукавами, расшитый серебристыми узорами и множеством пуговиц — крупных, голубоватых жемчужин. Волосы опутаны сверкающим позументом, на голове уже другой кокошник, шитый золотом и с жемчужным очельем, прикрывающим лоб и уши. Но более всего бросалось в глаза оплечье: по малиновому тонкому сукну были нашиты старинные золотые монеты, по нижнему краю в рядок, выше змейкой, а у горла рыбьей чешуей. И каждая монетка держится за счет маленькой жемчужины.

Да еще насурьмилась! Брови подвела, веки оттенила синевой и щеки припудрила розовой цветочной пыльцой.

Она высвободила руки из прорезей в рукавах, неловко покрутилась.

— А какова я? Ты все меня зовешь боярышней, вот тебе и боярышня!

Обряди сейчас хоть кого в такие одежды, будет полное ощущение театральности, фольклорного представления, демонстрации музейных экспонатов. А на Вавиле все это было настолько гармонично, будто и впрямь явилась из семнадцатого века.

— Хороша! Не боярышня — царевна да и только!

— Захотелось покрасоваться перед тобой, — шепотом призналась она. — В серебре да золоте показаться. Монисто сама сшила, видишь, под каждой жемчужиной на монетке дырочка, а ничего не видать!

— Я догадался! Это твое подвенечное платье!

— Нет! — засмеялась счастливо. — Подвенечный наряд весь белый-белый! И легкий, из камки, токмо бармы тяжелые, с образками и самоцветами…

— Тогда зачем же все это несла в такую даль? Неужели чтоб мне показать?

Она взмахнула длинными рукавами, будто крылья сложила.

— Да нет, Ярий Николаевич… Это уж я не стерпела и обрядилась, чтоб показать. А несла по другой нужде. Тут не все, самое тяжкое в Северном оставила, у Савелия Мефодьевича… Не помню, сказала вчера или нет. К нам чужой человек пришел, сказался от тебя, ученый…

Она еще говорила легко, весело, но тускнела на глазах.

— Я никого не посылал!

— Да весточку принес! Рукой твоей писано, мол, кланяюсь, примите товарища моего, Михаила Павловича. Сам-де прийти не могу… А вот, почитай.

Подтянула котомку, достала и подала бумажку, сложенную вчетверо.

Почерк был действительно его. и адресовано Углицкому Иринею Илиодоровичу, а написано обыкновенной шариковой ручкой, но что сразу бросилось в глаза — текст явно ксерокопирован, нет нажима, да и буквы очень уж четкие: скорее всего, добыли его настоящую рукопись и обработали на компьютере…

— Меня сразу сомнение взяло, — наблюдая за ним, проговорила боярышня. — Раз Клестя-малой был у тебя, выходит, знал ты, что батюшка в Напасе живет. Не стал бы ему писать. Да бабушка говорит, мол, вдруг он давно к нам вышел и заплутал, вот и шел долго.

— Добрая стала бабушка…

Вавила на реплику не обратила внимания.

— Сказал, от Воротилова на лыжах шел, это, как ни говори, по прямой токмо четыреста с лишним верст считается. Я посмотрела голицы его — и сотни не пройдено. А перед Введением ростепели дважды были, дождик принимался — зимы-то совсем худые стали. Наст в иных местах коня держал, за дровами как раз ездила. Батюшки нет, братьев не г, самим уголь жечь тяжко, так мы трубу наладили да дровами топим. Открыли дымы… По насту он бы в лохмотья свои голицы распустил — аи целехоньки. А бабушка говорит, давай присмотримся, пусть себя покажет.

— Меня так не признавала, — заметил Космач. — Все гнала из скита…

— Не сердись на нее, Ярий Николаевич, — заступилась Вавила. — Ложь на крыльях летит — правда ноги бьет. Да и человек-то от тебя, с весточкой.

— А, ну да… И как показал себя этот человек?