Сталин. Портрет на фоне войны - Константин Залесский

Далеко не случайно Сталин в своих довоенных выступлениях пытается по-своему толковать некоторые признанные марксистские положения. Догматически настроенный Молотов до конца жизни упрекал Сталина в том, что он «неясно и непонятно записал принцип социализма». И что в целом Сталин «решил сделать по-своему, но это противоречит марксизму… У Ленина научно проверено все». Поэтому для Молотова (по существу его alter ego), весьма близко наблюдавшего вождя на протяжении многих десятилетий, Сталин — хотя и марксист, но не кабинетный ученый. Молотов, не случайно выделяет в нем способности скорее тактика, чем стратега. Сталин же, очевидно, воспринимал и классиков марксизма, и Ленина скорее в качестве идеологов, нежели теоретиков. Как утверждает в своих воспоминаниях Н.С. Хрущев, Сталин в своих выступлениях всегда высоко отзывался о Ленине и себя называл ленинцем, однако, выступая в узком кругу, давал понять, что многие мысли Ильичу «он подбросил, а Ленин использовал их».

С позиций ортодоксального марксизма Сталина до сих пор нередко упрекают в измене ленинизму, в подмене понятий. Даже если эти обвинения и имеют под собой определенные основания, гораздо важнее другой аспект сталинского отношения к марксистской теории. Его наиболее точно и образно сформулировал в 1949 г. выдающийся экономист и социолог ХХ века Людвиг фон Мизеса: «Сталин — плохо образованный грузин, ни в малейшей степени не знакомый ни с одним иностранным языком. Он не знал ни Европы, ни Америки. Даже его достижения как марксистского литератора сомнительны. Но именно этот факт, что он не был марксистским начетчиком, хотя и был при этом несгибаемым борцом за коммунизм, обеспечил ему превосходство над Троцким. Сталин мог видеть вещи как они есть на самом деле, не обманываясь хитросплетениями диалектического материализма. При столкновении с проблемой он не искал истолкований в писаниях Маркса и Энгельса. Он доверял своему здравому смыслу».

Действительно, еще в 1928 г. Сталин, полагаясь на интуицию, придал максимум неопределенности понятию социализма, (оставаясь формально на ленинских позициях формационного развития стран). В письме тов. Куштусеву, опубликованному лишь в 1949 г., говорилось: «Мы часто говорим, что наша республика является социалистической. Значит ли это, что мы уже осуществили социализм, уничтожили классы и отменили государство (ибо осуществленный социализм означает отмирание государства)?…Ясно, что не значит. Имеем ли мы право в таком случае называть нашу республику социалистической? Конечно, имеем. С какой точки зрения? С точки зрения нашей решимости и нашей готовности осуществить социализм, уничтожить классы и т. д. Тем самым, по Сталину, любое достижение в хозяйственной или социальной сфере можно было считать очередным шагом на пути его построения. Социализм по Сталину — это общественная система, основанная на общественной собственности на средства производства и управлении всеми процессами производства и распределения со стороны центральных плановых органов. В этом отношении она неотличима от коммунизма, но при социализме еще не достигнуто полное равенство в потреблении.

Найденный эффективный способ мобилизации неоднократно использовался Сталиным на протяжении всех 30-х гг. Обращая себе на пользу авторитет социализма, Сталин смог в 1936 г. говорить, что «у нас уже осуществлена в основном первая фаза коммунизма, социализм». Так, через два с половиной года, в марте 1939 г., на ХVIII съезде партии, Сталин уже констатировал «полную победу социалистической системы хозяйства». То, что Сталин назвал социализмом, в целом соответствовало марксовой концепции «начальной стадии коммунизма».

Большевики и Сталин в их числе не желали ждать, пока капитализм подготовит страну к социализму. Обращение к новой модификации марксизма, предложенной Лениным, согласно которой нации могут перескакивать через стадии исторической эволюции, позволило им, освободившись от марксистского детерминизма, получить возможность выбрать наиболее подходящую тактику для построения социализма в России. С этого момента экономические вопросы отступают на второй план, и главной становится задача захватить власть и любыми средствами удерживать ее.

Таким образом, главное для Сталина — практический опыт, тем не менее при опоре на марксизм. Анализ последних сталинских работ и выступлений дает все основания говорить об его неизменной приверженности марксистским догматам. Сталин вслед за основоположниками марксизма явно принципиально недооценивал демократию, имел неприязнь к либерализму, к политическим свободам. Он и после войны не оставил идею подготовки революционных взрывов во всех странах мира, а при определенных условиях установления повсеместной советской власти. В разговоре с Тито весной 1945 г. Сталин изложил свои взгляды относительно особого характера текущей войны: «Эта война не такая, как войны в прошлом; кто оккупирует территорию, тот навязывает ей свою собственную социальную систему. Каждый навязывает свою собственную систему настолько далеко, насколько может продвинуться его армия. По-другому и быть не может». Не вдаваясь в долгие объяснения, он также дал определение своей панславянской политике: «Если славяне будут едины и будут сохранять солидарность, в будущем никто и пальцем не сможет пошевелить. Ни пальцем! — повторил он, пронзая пальцем воздух, чтобы подчеркнуть свою мысль».

В этой связи стоит особняком вопрос о поддержке Сталиным революций. В решающие моменты Москва всегда воздерживалась от поддержки китайской, испанской и во многих отношениях даже югославской революции. Из этого вовсе не следовало, что Сталин был против революций. Как свидетельствует Джиллас: «Он был против только условно, то есть до такой степени, до которой революция выходила за пределы интересов Советского государства. Джилласу запало в память то, что Сталин в разговоре использовал слово «Россия», а не Советский Союз, что, по мнению Джилласа, означало, что Сталин «не только поощряет русский национализм, но и сам вдохновлялся им и отождествлял себя с ним».

Победа в войне подвела черту под большим периодом революционного созидания советской системы. Наступал новый период — период ее стабилизации. Для Сталина-теоретика необходимо было наглядно показать, что дело Октябрьской революции живет, что она была совершена не зря, что общество от нее выиграло больше, чем потеряло.

Сталин, сделав во внешней политике ставку на непримиримую борьбу с империализмом, значительную часть «Экономических проблем социализма в СССР» посвятил необходимости приоритетного развития тяжелой индустрии как гаранта экономической и военной мощи страны. «Что значит, — задавал риторический вопрос главный теоретик страны, — отказаться от примата производства средств производства? Это значит уничтожить возможность непрерывного роста нашего народного хозяйства…» Вскоре именно этот сталинский постулат окажется в эпицентре схватки за власть преемников Сталина.

Совокупность этих замечаний Сталина показывает, что в теории он оставался, по существу, на позициях ортодоксального марксизма. Именно они и послужили теоретической основой для интерпретации модернизационных вызовов послевоенного времени советским руководством. Устаревший теоретический багаж — одна из важнейших причин того, что Сталин и его ближайшие соратники вновь интерпретировали масштабную задачу всеобъемлющей модернизации страны как чисто количественную, сведя ее прежде всего к ответу на военно-технологический вызов США. Власть не решилась на реформы системы (точнее, не видела в них надобности), на ее либерализацию, открытие внешнему миру, не пошла на взаимодействие с Западом. Как отмечает В.В. Ильин: «В то время, как Европа взяла курс на ускоренную социально-экономическую и политико-хозяйственную модернизацию, СССР под влиянием правящей коммунистической касты наращивал темпы стремительного прорыва в прежнее — провала в почвенно-большевистскую архаику».